Волки

[Владимир.К]

Здравствуйте.Вчера открыли счет добытым волкам.Несколько дней назад лесозаготовители увидели волчат и сообщили нам.Вчера вечером решили проверить,пришли на место,стали вабить .Волки мгновенно отозвались, в результате вечерней охоты добыт 1 волченок(сука),по 3 смазали .Утром собрались, пришли на место, стали вабить, волки на месте запели в результате 3 волченка добыто(2суки и 1 кобель),по 2 я смазал,и переярок ушол раненый.В охоте отличился Кондратович А Е проявив мастерство и смекалку в этой охоте.В субботу очередная охота если не будет дождя.Видео выложу по поже.Всем здоровья!

[Доезжачий]

Молодцы ребята!!!

[Fedor]

Да, Молодцы!

[С Д]

И это хорошо!!! Сколько же вы собачек сохранили!!! Молодки!!!

[Bednarskiynv]

Владимир срочно на стенд. По этим гадам мазать нельзя. Молодцы)))

[Владимир.К]

Стенд ,стендом ,а зверь есть зверь! По тарелкам мы регулярно стреляем и машинки имеютсь и тарелок сколько надо столько и привезут, но это баловство.К сажалению на таких охотах мы мало бываем и стреляем.

[Анатолий]

Владимир, респект и уважение!
Молодцы, хорошее дело сделали!

[Bednarskiynv]

Стенд ,стендом ,а зверь есть зверь!

В межсезонье любой охотник теряет 30% навыков по стрельбе, а то и более. Это видно на охоте по уткам. Только профессиональная подготовка дает результат. " а зверь есть зверь" - это уже психологический фактор.

[Владимир.К]

. И. П. Пахомов

НА ВОЛКОВ С ГОНЧИМИ
I
Сорок четыре года тому назад, в январе 1913 года, я, тогда совсем молодой охотник, но уже владелец стаи русских гончих, с вполне понятным волнением подъезжал в Москве к манежу, в котором открывалась XXXVII выставка собак Общества 'правильной охоты.
За ночь выпал свежий снежок, и Москва как бы приоделась: такой чи¬стенькой и свежей выглядела она со своими домиками, с чинно разметенными тротуарами и кучами ослепительно белого снега по краям улиц.
Меня интересовали борзые и гончие.
Увы, эти отделы были весьма бедными.
Среди \8 борзых интересными были только 8 собак курского охотника Д. Д. Солнцева, остальные не поднимались выше среднего уровня.
Любимый отдел гончих 'и вовсе разочаровал меня. Плачевная цифра — 22 экспоната — говорила сама за себя. Четыре посредственных русских гончих М. Я. Молчанова, две недурных русских гончих Кулагина (Тараторка и Ры¬дало) и, наконец, последние остатки когда-то гремевшей стаи И. Н. Камынина в виде двух весьма среднего качества выжлецов Трубача и Звонаря — вот по¬чти весь отдел русских гончих.
Отдел англо-русских был представлен всего четырьмя гончими охоты И. И. Черемышкина (Тула).
Два арлекина Придорогина мало скрашивали выставку, не говоря о трех выписных фоксгаундах весьма низкого уровня.
Но было на этой выставке нечто, заставившее меня навсегда запомнить ее, так как именно с того момента стала преследовать меня навязчивая идея. В са¬мом конце каталога — после перечисления различных комнатных собак: боло¬нок, кинг-чарльсов, мопсов, пуделей, бульдогов и других — имелась следующая запись:
«Волки
Волки (1 матерый, 1 переярок и 3 прибылых), затравленные на рождественских праздниках князем Л. Д. Вяземским 'и В. С. Мамон¬товым».
Будучи охотником, я часто, разумеется, посещал Московский зоологи¬ческий сад, неоднократно подолгу останавливался перед клетками с волками; к этому времени я уже несколько раз бывал на облавных волчьих охотах, мною лично было убито три волка, но вот эта клетка с пятью красавцами волками навсегда врезалась мне в память, заставила учащенно забиться сердце от не¬привычного желания.
— В чем дело?
Волки были такие же, как и все волки, такие, каких я видел в зоопарке, такие, каких я убил на зимних облавах с псковичами. '
Но то, что они были взяты живыми, сострунены, как говорят псовые охот¬ники, из-под борзых собак, придавало, им волшебный, сказочный' облик.
Счастливый их владелец и победитель Вока Мамонтов ходил тут же на выставке, в особой, темно-серою барашка «псковской» старенькой шапочке, спускающейся на уши, и попыхивал своей неизменной трубочкой. Вся его не¬много приземистая, крепкая, широкая фигура, одетая в какую-то неописуемую охотничью старенькую куртку, дышащую особым ароматом делового отноше¬ния к охоте, напомнила мне незабываемые страницы псовой охоты в Толстов¬ском романе «Война и мир».
Живя в Москве и охотясь под Москвой, мне, естественно, не приходилось встречаться на охотах с гончими с волками. Гончие мои хорошо гоняли по зайцам и лисицам, были злобны, но волков не видали.
У М. И. Алексеева, от которого я получил своих гончих, стая по волку тоже не работала (волков в тех местах не было). Однако у Н. Д. Морозова те же собаки (при отце Алексеева стая была поделена между сыном М. И. Алексеева и Н. Д. Морозовым) неплохо гоняли по волкам.
И вот мне запала мысль — увидать своих гончих в работе по волкам. Но для этого надо было иметь еще и борзых.
Комплектная псовая охота была для меня не по средствам, особенно при отсутствии имения.
Но зерно страстного желания росло и не давало мне покоя.
И вот судьба мне улыбнулась.
Я познакомился с богатым саратовским псовым охотником И. Г. Курлиным, который к этому времени ликвидировал свою стаю англо-русских гончих и пригласил меня привезти мою стаю гончих на осень к нему, в Саратовскую губернию, где у него было подвыто несколько выводков волков.
Сколько волнений, сомнений и предположений, сколько страха при мысли: «А вдруг не погонят!»
Но быстрый бег минут, наконец, претворил мечту в действительность.
II
В первой половине сентября стая гончих из 14 собак с двумя охотниками была погружена в вагон, у Курлина — приготовлены охотничьи лошади, подвыты и проверены выводки волков.
18 сентября я был в Саратове встречен управляющим Курлина, доложив¬шим мне, что стая прибыла в полном порядке, собаки уже отдохнули, имеют хороший вид и что Иван Георгиевич в восторге от подбора и нарядности стаи.
В имении, в котором велось большое полевое хозяйство, мы с хозяином прежде всего осмотрели псарный, двор. Без претензий на роскошь, простыми и удобными оказались все постройки для собак и лошадей.
Красавицы борзые произвели на меня неизгладимое впечатление. По¬истине нет более совершенного животного, чем русская псовая борзая.
Любезный хозяин рассыпался в похвалах моей стае гончих, говоря, что давно уже не видал таких богатырей, таких типичных представителей русских гончих, столь однотипных и одномастных. А меня сосал червь сомнения...
Мучительный вопрос: погонят ли мои гончие по волкам, особенно остро вставал теперь, почти накануне охоты.
Стояли сухие, жаркие дни, почва была как камень — условия для гона чрезвычайно неблагоприятные.
Вечером на каких-то замысловатых, примитивно изготовленных чертежах было показано расположение волчьих выводков.
И вот тут-то я, по неопытности, по молодости лет и из почтения перед ав¬торитетом хозяина, согласился на разработанный им план отъезжего поля, не¬смотря на всю его невыгодность для1 меня.
Дело в том что первый выводок мы должны были брать верстах в 18 от дому, в довольно уймистом месте составлявшем около 400 десятин.
Я не скрывал от Курлина, что гончие мои волков никогда не видали и по¬этому очередной задачей было насадить стаю прямо на логова.
Мой доезжачий, Мартын Дудаев, лихой ездок, служивший ранее борзятни¬ком, узнав об этом, скверно выругался, говоря, что старик хочет «провалить» наших собак.
Однако отступать было нельзя, и послезавтра должен был настать «суд¬ный день» для моей стаи, а вместе с тем и для русских гончих в глазах хозяи¬на, признававшего только англо-русских гончих.
Первый блин, как и следовало ожидать, оказался комом. Несмотря на весь опыт, несмотря на все уверения курлинских охотников, бросить стаю на логова не удалось, так как оказалось, что логова не проверены и их местонахождение определено «на глазок».
Разомкнутая стая сразу же горячо погнала по русаку, затем разбилась на • две части по двум лисицам.
Своры травили, много было шумовых, но волков собаки не нашли,—они,
вероятно, слезли узкой балкой, густо заросшей орешником, дубняком и различ¬
ными кустами. j
У меня .были слезы на глазах. Гончие оскандалились. Вот тебе и прославленные красавцы! • ' :
Но тут горечь, обида, сознание допущенной несправедливости заставили меня стать настойчивым и потребовать, чтобы следующий выводок брался в Змеевке, небольшом островке в 50—70 десятин.
Таким образом, гарантировалась встреча гончих с волками и решалась окончательно их репутация. Окажутся ли они достаточно злобными, чтобы предпочесть «серого помещика» известному им зайцу, или положат на себя несмываемое пятно «не желающих» гнать по волку?
Знаменательный день 22 сентября навсегда останется в моей памяти.
Накануне прошел -легкий дождичек. Тропа была мягкая, островок разла¬пистый, но маленький, с целым рядом от вершков. Волки лежали в куртине на полугоре, и стая была насажена прямо на гнездо.
Гон сразу же закипел, разбился, и волки посыпали из острова, дав по нему небольших два, три круга. Гончие гнали, борзятники травили, а я, стыдно сказать, плакал от радости!
Да и не один я. У Мартына глаза тоже были мокры, когда он целовался со мной, сообщая, что только что сострунил из-под стаи прибылого.
Победа!
П1
Прошло много-много лет.
После революции интерес к гончей получил широкое распространение, и гончая стала излюбленной собакой широкой охотничьей массы.
На страницах охотничьих журналов стало появляться значительное количество статей и заметок о гончих.
Вышло несколько книг, посвященных гончим. Самой популярной из" них, -выдержавшей много изданий, была книга Н. Челищева «Гончая, ее воспита¬ние и охота с ней». Автор, приверженец англо-русской гончей, позволил себе без всяких доказательств, ссылаясь просто на свой старческий авторитет, огульно очернить русскую гончую.
По всем страницам книги рассыпаны такие фразы:
«Однако парода эта (русских гончих.— Н. П.) в последнее время утратила одно из очень высоких своих внутренних качеств — злобу. Произошло ли это от того, что из поколения в поколение собаки эти не употреблялись при охоте по волкам или в погоне за типом собакозаводчики проглядывали внутренние качества производителей, решать не берусь, но думаю, что причиной этс5чу было и то, и другое вместе. Как бы то ни было, но — как я только что сказал — злоба у собак этой породы в большинстве утратилась окончательно». И в другом месте:
«Англо-русские гончие, безусловно, годны для всякой охоты, а такие, как сухотинские, крамаренковские, белкинские и другие, заткнут за пояс любую из современных русских». И, наконец:
«Какая же из современных пород гончих собак больше всего при годна для псовой охоты? Нимало не затрудняясь, отвечаю на этот во¬прос категорически: только англо-русская».
Горькая обида закипала в груди при чтении этих несправедливых слов, особенно от сознания, что словам этим верят тысячи молодых охотников на¬шей обширной Родины.
Надо было бороться и доказать, что русская гончая гонит по волку —
но как? .
Доказать так, чтобы это стало очевидным. И вот отсюда родилась идея устройства садок на волков для борзых и гончих т-вом «Московский охотник».
26 декабря 1926 года на скаковом круге, специально для этого при¬готовленном, должны были состояться садки борзых и гончих.
Было записано два смычка гончих на прибылого волка: Рыдало, Затейка Г. Т. Барышникова и Трубач и Вопишка Ванюшкина.
Пять стай соревновалось на приз:
1. Стайка из четырех русских гончих Г. М. Лукина.
2. Стая из семи русских гончих и англо-русских Новохоперского т-ва,
среди которых был известный Гудок.
3. Стая англо-русских гончих Тульского т-ва.
4. Стая из восьми русских гончих Н. М. Попова.
5. Стая из десяти русских гончих В. Ф. Хлебникова.
Увы, «Московский охотник», желая заработать на этом деле, доверчиво вручил судьбу рекламы этих садок прожженным дельцам нэпмановского типа, и в результате предприятие было сорвано.
Неудача этого предприятия не заставила меня сложить оружие. В своей книге «Породы гончих» я встал на защиту русской гончей, приведя свидетельства авторитетных лиц. Но эти свидетельства относились ко временам, давно прошедшим, и поэтому не могли убедить. Надо было найти доказатель¬ства из современной охотничьей практики.
Тут вспомнил я новохоперского Гудка хлебниковских кровей, потомка и о его Соловья, зарекомендовавшего себя собакой мертвой злобы к волку.
Вс. Сав. Мамонтов поместил в журнал «Собаководство» статью «Гоняют Ли русские гончие по волкам?», в которой приводил примеры из своей охоты и охоты Тульского т-ва. Но в обоих случаях стаи были смешанные: англо¬-русские и русские, и всегда могло остаться впечатление, что русская гончая де гоняет только та, что подучилась у англо-русской.
Надо было продолжать борьбу, доказать, доказать во что бы то ни стало, что русские гончие могут гонять по волкам! Это стало делом чести.
В это время военно-охотничье общество Московского военного округа расширяло свою деятельность и искало человека, готового заняться организа¬цией приписных охотхозяйств и питомника гончих. Ядро стаи русских гончих .•' уже имелось. Следовало заняться постройкой псарни, питомником, ее кров¬ным материалом и, главное, подыскать необходимый персонал: найти доезжа¬чего и выжлятника.
И вот я отважился на решительный шаг. Я бросил научную работу и поступил в Военно-охотничье общество.
В то же время Всекохотсоюз решил сократить до минимума свой питом¬ник охотничьих собак, и служивший там доезжачим Василий Красов пере¬шел работать к нам.
Красов до революции ездил выжлятником у В. С. Мамонтова, а затем борзятником и хорошо знал псовую охоту: езду под гончими и с борзыми. Нашелся и хороший, опытный выжлятник — Кондратий Никитин — в прош¬лом тоже псовый охотник.
Были приобретены интересные кровные экземпляры русских гончих для пополнения стаи.
Половина дела была сделана. Очередная задача состояла в том, чтобы найти подходящие места с достаточным количеством волков и, главное, убе¬дить руководство- Военно-охотничьего общества в необходимости организовать охоту с гончими по волкам.
Я понимал, что места должны быть отъемистыми, представляющими из себя островки леса, окруженные полями. Стая ни разу не работала по волку, и необходимо было повести дело так, чтобы сразу насадить ее на волчий вы¬водок, сделать встречу гончих с волками неизбежной.
И тут я вспомнил мамонтовскую клетку с живыми волками на выставке в 1913 г. Сразу же ожили передо мной столько раз с увлечением прочитанные на страницах журнала «Семья охотников» Мамонтовские описания его съезжей охоты на границе б. Тульской и Орловской губерний.
И вот я, с картой в руках, сижу с Всеволодом Саввичем Мамонтовым, или Вокой Мамонтовым, как его звала вся Москва, и снова и снова мысленно соображаю все соблазнительные картины описанных охот, гон стаи гончих, выставленных в поля волков, травлю их борзыми, лихую езду доезжачего и выжлятников и столь же лихую приемку живыми волков из-под мертвой злобы борзых.
Всеволод Саввич подробно называет мне те острова, помеченные на карте, где были выводки волков, с мельчайшими подробностями вспоминая, откуда бросали они гончих, на какие лазы шли матерые и прибылые волки.
Итак, места найдены. Надо посылать Красова, участника Мамонтовских охот, в августе в знакомые ему места на рекогносцировку, па поиски волчьих выводков и на их подвывку. Но для того следует преодолеть еще одно пре¬пятствие— заручиться согласием Совета общества и получить деньги, иначе вся затея может рухнуть.
И вот на заседании Совета мною вывешена карта с заштрихованными местами предполагаемых волчьих выводков в районе Мценска. Тут же мною было изложено преимущество охоты на волков с гончими перед зимней охо¬той окладом, с флажками и псковичами. Целый ряд причин делал эти охоты мало удачными и дорогостоящими. Недостача привад, поздний- выпад снега-, недооценка местными властями и охотничьими организациями серьезности волчьей охоты, как дела государственного значения, вели к частым срывам и к тщетным денежным затратам.
Охота по чернотропу с гончими, т. е. в период, когда волки наносят наи¬более значительный ущерб пасущейся скотине, не требует никаких привад и загонщиков и дает большой простор инициативе стрелков. Этот вид охоты, помимо большого воспитательного значения, позволяет брать выводки до¬вольно чисто.
Наконец стоимость убитого волка на охоте с гончими, по составленной мною смете, не превышала 200 рублей, в то время, как зимний волк, убитый на облаве, обходился Обществу от 400 до 500 рублей.
И вот Совет Военно-охотничьего общества после моего доклада принял решение: «Выдать тов. Пахомову на организацию волчьих охот в районе Мценска 5000 рублей».


IV
В начале августа Красов был послан на проверку и подвывку выводков.
С какой радостью получил я от него телеграмму, что подвыто 8 вывод¬ков волков в районе Мценска, Черни, Новосиля и в других местах!
9 сентября 1932 года в г. Мценск был отправлен крытый товарный вагон
Военно-охотничьего общества.
В вагоне находились 3 лошади и стая русских гончих в 7 с половиною смычков, с доезжачим Красовым и выжлятником Никитиным во главе.
12 сентября я приехал в деревню Баранове для осмотра островов, где на¬ходились волчьи выводки, чтобы наметить лазы и послушать, где отзовутся волки.
Стояла ясная, жаркая, почти летняя погода. Отдельные небольшие островки и заросшие густыми кустами овражки, разлапистые, самой причуд¬ливой формы, то и дело попадались нам но пути, среди пересеченных глубо¬кими голыми оврагами полей.
Местность — исключительно красивая. Вот и Покой — остров, где вы¬велись волки. Он лежит весь, как на ладони, уходя далеко вперед своими отвертками, врезающимися в окружающие поля. С обеих сторон остров охва¬тывают две дороги. На нем очень мало леса. Только справа и слева на взло¬бок взбежали две шапки густого молодняка, приблизительно по 8 га Не¬ужели здесь волки?
Красов придушенным шепотом бросает отрывисто: «Во-на ... Там!»—и его вытянутая рука указывает на левую шапку леса.
Смотрю и не верю глазам. У самой опушки, если только можно на¬звать опушкой поле около этого кусочка леса, мирно пасется стадо овец и коров и за леском ходят лошади. Посреди них, в каких-нибудь 300—400 ша¬гах, находится выводок волков... Лишний раз убеждаюсь, что солки не тро¬гают скота тех деревень, возле которых они вывели свое потомство.
Тихо объезжаем остров, намечаем лазы на материков, переярков и при¬былых. Решаем, где можно обрезать, откуда бросать стаю и т. д.
Вечереет. Подъезжаем к соседнему большому Знаменскому лесу, куда от гона собак должны идти через поле волки.
Еще больше темнеет, и, наконец, зажигается первая звездочка. Это — знак, что скоро можно будет начать вабу, т. е. подвывать волков. Перевали¬ваем полями через бугор и, спешившись, подходим, защищенные кустами, к окрайке леса. Стоим и выжидаем. Но вот раздается взбрех тоненьких ще¬нячьих голосов.
— Это молодые,— срывающимся голосом шепчет Красов.
Мы долго ждем, но ничего не слышно.
Красов отходит от меня подальше, и я вижу, как он приседает на кор¬точки, приставив рупором руки ко рту. По мере того как выпрямляется Кра¬сов, протяжно звучит, все усиливаясь и усиливаясь, голос материка. Раз, дру¬гой, третий...
Ухо жадно ловит каждый звук, каждый шорох... Нет ничего, только ло¬шади, несмотря»на мои усилия им помешать в этом, звенят удилами. Волки не отзываются* Вот из темноты надвигается фигура Красова. Он хватает меня за руку и шепчет:
— Слышишь?.. Волчица фыркает...
Я передвигаюсь на несколько шагов и ясно начинаю слышать недоволь¬ное пофыркивание старухи. Заметила нас, проклятая, и сердится! Выводок уже не отзовется. Тихо. Мы отходим, ведя в поводу лошадей, а Красов ше¬потом рассказывает, как когда-то давно волчица провожала его таким обра¬зом больше чем на протяжении километра.
Волки здесь; на сердце спокойнее, и одна лишь мысль тревожит: «Как будут работать собаки? Погонят ли?»
На другой день едем осматривать другой остров, Ломцы, расположен¬ный от нас километрах в десяти. Большим густым холстом протянулся остров на полугоре, захватив площадь около 200—250 га. Мелькает мысль: «Здесь гончим трудновато будет выгнать прибылых в поле: непременно станут кру¬житься по острову».
Объезжаем кругом, намечаем лазы, рисуем диспозицию предстоящего сра¬жения и, забравшись на бугор у речки Пониковец, начинаем подвывать.
Но кругом тихо, волки не отзываются. Мрачные, промокшие от. полив¬шего дождя, возвращаемся домой.
С утра следующего дня занимаемся хозяйственными делами: добываем корм для собак, сено и овес для лошадей, готовим струнки и т. д. К вечеру прибывает первая команда стрелков из Москвы в количестве 10 человек. Разговоры, расспросы, короткие деловые реплики.
Что-то будет завтра в Покое?
В 8 часов утра от Баранова к Высокому, под которым находится остров Покой, движется целый поезд: впереди идут стрелки, за ними — подводы с вещами и для волков, а сзади — стая гончих, идущая клубком у ног лошади доезжачего. У деревни Высокое нас ждут местные охотники. Их около 40 человек.
Начальник первой команды Н. Ворошилов инструктирует собравшихся о правилах облавных охот, призывает к вниманию и осторожности, предосте¬регает от беспорядочной, дальней стрельбы и разъясняет важность предстоя¬щей задачи.
Вереница стрелков, бросив курить, молча, бесшумно спускается длинной лентой к оврагу. Стая пошла вперед — дорогой, подальше от острова, так как ей все равно пришлось бы ждать, пока расставят на линии стрелков. В овра¬ге разбиваю стрелков на две половины: одна ленточка пойдет вправо опоясы¬вать опушку, другая — налево, она охватит остров.
Заставляю все наиболее верные отвертки н лазы самыми хорошими стрелками. Поставленные на взлобки с правой стороны, стрелки прекрасно видят со своих номеров, как я расставляю стрелков на противоположной сто¬
роне, как стоит в поле, в ожидании наброски, стая гончих с двумя верхо¬
выми. Пока я занимаюсь расстановкой стрелков, двум номерам удается на¬
блюдать крайне редкую и любопытную картину. Волчица выходит на поляну
и играет с волчатами, после чего снова скрывается в овраге.
Но вот номера заведены, я на рысях спешу к стае, и она по данному сигналу двигается к острову. Сигнал в рог: «стая наброшена»—и гончие, рассыпавшись, скрываются в острове. Лихо порскает, насадив прямо на логова своих питомцев, доезжачий. Вот-вот натекут... Один голос, другой, вот зали¬лась, как ошпаренная, Водишка, вот заголосили Баритон, Соловей... Подня¬лась буря звуков — то свалилась по матерому волку наброшенная стая. Про¬гудел рог по волку, стрелки в напряженном состоянии. Гон идет вдоль оврага по направлению к левому крайнему отвершку, к Елизаветину.
«Tax, тах, тах...» — стучат выстрелы. Гон не смолкает: очевидно, мажут, Слышится рев стаи на месте, в голосах особенно много злобы; слышны взбрех, грызня.
Догадываюсь: остановили. Где-то близко, на дне густого оврага. Вылетает Красов и, рискуя слететь с лошади, несется на своей серой кобыле вниз, в самую гущу оврага. Через несколько минут из оврага выходит на поле лошадь Красова, которую я и подбираю.
Грызня прекращается, а еще через десяток минут вылезает Красов и ра¬достно поздравляет с прирезанным из-под гончих матерым.
Стаю заводят и бросают еще раз. Снова выстрелы — тут уже на разных флангах, снова гоньба. Ясно — прибылые пошли из острова.
Через час результат: 1 материк, 5 прибылых да сильно заранена ста¬руха, которой удалось слезть полями в сотедний островок, где она и была найдена мертвой через 2—3 дня. Итого - 7- волков. Выводок взят почти на¬чисто.
Бодрые, в сознании успеха, с груженной доверху волками подводой, воз-
вращаемся обратно в Баранове. По пути часто останавливаемся; из деревень
навстречу нашему поезду выходят колхозники, осматривают убитых волков,
дивятся на собак, благодарят. <
На следующий день охота переходит в Ломцы, где предстоит брать следующий выводок. Вечером пошел дождь, и вернувшиеся с подвывки охот¬ники с огорчением сообщают, что волки не отозвались. Однако выводок вер¬ный, и решено его завтра брать во что бы то ни стало.
V
Утром снова солнечно и жарко. Внезапно подул сильный ветер. Остров большой, а стрелков маловато: всего 15 человек.
Стая брошена от речки в глубь острова, на место предполагаемых логовов. Отрешенные от смычков гончие сразу же помкнули и повели в глубь острова, но не на номера, а в противоположную сторону. Охотники поскакали перехватывать стаю. Ветер усиливается. Не сразу удалось сбить обазартившихся гонцов. Гон идет все время в правой стороне острова, зверь в поле не выходит, и перевидеть его не удается. «Неужели гоняют по зайцам?» — лезет в голову беспокойная мысль. Но вот прямо в ноги моей лошади влетает при¬былой из-под дружного гона. Подаю сигнал: «По волку!» — и сразу стано¬вится тепло и радостно. Улюлюкаю и наваливаю на след пронесшуюся было стаю. Выскакивает выжлятник. Оставляю его под собаками, а сам еду по но¬мерам. Оказывается, убито 2 волка, один — шумовой. За ветром выстрелов не было слышно. В это время из-под стаи Никитин с Красовым принимают нестреляного волка.
Значит, гончие не только гонят, но и берут волка. И хотя результат этой охоты не особенно блестящ, мы, довольные злобностью гончих, только начи¬нающих работать по волкам, возвращаемся в Ломцы, где отдаем сострунен¬ного волка одному из орловских охотников, изъявившему согласие воспиты¬вать его у себя, Поздно вечером наш бивуак представлял занимательную картину. В боль¬шом котле, подвешенном на палке, варился суп для собак, а рядом около деревьев, освещаемые тусклым светом фонарей, охотники снимали шкуры с убитых волков.
На третий день охота переходит за 15 км, в Жердево, под другой выво¬док. Выводок этот летом был стронут местными крестьянами, которые взяли из него трех молодых. Таким образом, выводок уже не держится своих логовов и, чтобы его застать, надо брать подряд несколько островов. Утешаюсь мыслью, что острова эти, сравнительно небольшие, лежат не в дальних друг от друга расстояниях и что поблизости больших массивов нет.
С большим трудом размещаемся в дер. Становой, еле найдя помещение для собак. К слову сказать, помещения для собак во все время нашего маршрута являлись поистине камнем преткновения, так как свободных плот¬ных дворов, из которых не могли бы выскочить собаки, было мало.
Едем с Красовым осматривать расположенные вокруг деревни острова, чтобы наметить план завтрашней битвы. Острова не очень большие, но до¬вольно разлапистые, отвершки тянутся во все стороны, а стрелков всего 10. Крестьяне рассказывают, что слышат ежедневно вой волков под самой де¬ревней, в овраге.
Так как первый остров лежит под самой деревней и брать его ранее де¬вяти часов утра невозможно (надо дать старикам волкам вернуться на лого¬ва), команда стрелков, поднявшись довольно рано, пьет с прохладцей чаек и закусывает, пока мы кормим собак, поим лошадей и готовимся к выезду.
Берем первый остров. Гончие залились но, увы, по русачку. Сбиваем со¬бак, набрасываем еще раз для очистки совести. Безрезультатно. Вызываем со¬бак и переходим ко второму острову, который решаем не брать, так как на¬кануне, по обследованию, он не внушал доверия.
Команда настороженно идет по красивому, широкому дну лощины. Двое стрелков останавливаются и, волнуясь, указывают на свежие отпечатки волчьих лап _ на грязи около лужицы. Стрелки советуют переменить решение и взять этот островок. Но я решительно против такого нарушения дисципли¬ны, и снова послушно вытягивается линия к следующему острову, чернею¬щему вдали.
Вот и остров. Наскоро расставлены стрелки, и из-под низа от речки на¬брошена стая. Ясно слышится порсканье Красова и хлопки арапником Ники¬тина, отхлопывающего стаю от опушки.
И вдруг, словно прорвалась плотина, возникает буря звуков. Стая помкнула и горячо повела по волку. Вот хриплый голос доезжачего: «Улю-лю-лю», вот возгласы: «К нему, к нему!» — выжлятника, и свалившаяся стая за¬дает правильный круг вдоль всех номеров.
Прибылой не выдерживает и просится в поле. «Tax... тах» — сухо стучат два бездымных выстрела, и прибылой, а сзади него старуха сворачивают вглубь и через несколько минут просятся на другой лаз к заветной пере¬мычке. Но дублет кладет обоих на месте, и дошедшая стая азартно и злобно впивается в матерую волчицу. Попоив зарьявших гонцов, доезжачий снопа заводит стаю. Еще один прибылой, дав круг, кладет под меткими выстре¬лами свою голову, а переярок слезает шумовым низом оврага, оставшимся открытым за недостатком стрелков.
Первая команда кончила свою командировку. И стая, и лошади отправ¬лены на отдых в Барановку, чтобы оттуда, сделав 30-километровый переход, стать под выводком волков в Никольно-Вяземском, в местах, описанных Л. Н. Толстым в романе «Война и мир».
Стоит ли говорить, насколько радостно было бросать гончих, стоять на номерах в исторических местах. Каждый невольно вспоминал гениальные страницы романа, где говорилось и о Лядовой верхе и об Отрадненском за¬казе, куда перевела волчица, и о лазе на матерого, на которого становился Николенька Ростов.
Однако следующие команды охотились менее добычливо, ввиду того, что остальные выводки оказались разбитыми местными охотниками, которые, кстати сказать, больше их распугали.
Но, несмотря на ряд неудач, я был счастлив. Гончие, русские гончие, тая" беззастенчиво, с плеча, обруганные Челищевым, на глазах московских и ор¬ловских охотников не только гоняли по волкам, но и брали их.
Так, во время охоты третьей команды (каждая команда приезжала на 10 дней) в Ломцах, где мы добирали оставшийся выводок, прибылой, нестре¬ляный волк был выставлен гончими в поле, где его и завалил первым до¬спевший к нему багряный Соловей, а затем уже накрыла обазартившаяся стая.
Но настоящий триумф, апофеоз этой охоты, случился несколькими днями позднее.
\
Прошло уже 14 лет, а этот день я помню так ясно, как будто бы это слу¬чилось вчера. За него я был рад вытерпеть утомительную езду верхом в тече¬ние 30 суток, от зари до зари не слезая с лошади, спанье в курных избах, на глиняном полу и многое еще другое, так как этот день навсегда вписал по¬истине славную страницу в .историю гончей, и особенно русской гончей.
Вот что произошло в этот знаменательный день
11 октября третья команда военных охотников, после дневки в Баранове, которая была необходима, чтобы дать передохнуть измученным в течение 25 дней длинными переходами и ездой с зари до зари под гончими лошадям, решила взять небольшой островок Ястребное, холстинкой протянувшийся по крутому склону лощины. Крестьяне уверяли, что неоднократно видали там
ВОЛКОВ. .'!
День выдался теплый, почти летний, порывистый ветер быстро гнал по светло-голубому небу редкие, мелкие барашки облаков.
И вот на этот раз оправдалась старинная русская поговорка:. «Не было бы счастья, да несчастье помогло».
Дело в том, что мне не удалось убедить Красова бросить стаю гончих с верха, с полей, против ветра, который был снизу от лощины. Я боялся, что брошенная снизу, по ветру, стая наткнется на русачка и волки, услышав по ветру собачьи голоса, слезут шумовыми глубокими оврагами, примыкавшими к этому небольшому островку.
Мои опасения оправдались. Гончие сразу же, с напуска, натекли на ли¬сицу, их удалось не сразу сбить, а тем временем волки действительно слезли промоинами.
Наброшенная еще раз стая ничего не нашла, и ее стали вызывать, чтобы метнуть наудачу в глубокий, заросший мелкими кустами овраг, далеко протя¬нувшийся по направлению к Барановке, так как было подозрение, что туча слез один из волков.
Когда собаки собрались у ног лошади выжлятника Никитина, мы были удивлены отсутствием русской чепрачной выжловки Говорушки и еше более отсутствием Красова. Сколько мы ни трубили с разных мест, и по ветру и против ветра, ни Красов, ни Говорушка не появлялись.
Пока мы стояли и тщетно раздумывали, подыскивая объяснения такому странному исчезновению, мы вдруг приметили на горизонте фигуру верхового, которая все приближалась к нам. Через некоторое время мы смогли опознать Красова, )• ног лошади которого бежала собака.
Все ближе и ближе всадник, и мы уже теперь ясно узнаем в собаке Говорушку, но что-то странное, вроде мешка, перекинуто у всадника через седло.
Еще несколько минут томительного ожидания, и мы радостными криками приветствуем Красова, через седло которого перекинут соструненный живой волк. Градом сыплются вопросы, восклицания, и Красов, смущенно улыбаясь, рассказывает, как ему удалось сострунить (принять живым) крупного ок¬тябрьского прибылого волка из-под Говорушки, которая трижды клала его.
Виновница этого исторического события как ни в чем не бывало стоит тут же среди нас и повиливает своим гоном, как будто и не она стала герои¬ней дня, не она так блестяще опровергла взводимые на русскую гончую хулы и так ярко доказала, что русская гончая умеет не только гнать в одиночку волка, но и брать его, да даже не один раз, а три, на протяжении нескольких верст.
Это ли не доказательство мертвой злобы у молодой, еще только во вто¬рой осени, выжловки, злобы, которой могут справедливо позавидовать даже борзые, в отчетах о -прежних садках которых частенько указывалось, что «собака оторвалась и больше к волку не присунулась».
Выяснилось, что в то время, как вся стая горячо вела, в одиночку вы¬ставила его в поле, где настигла и завалила. Но Красов, скакавший за ней на стомевшей лошади, к сожалению, не поспел принять из-под нее волка.
К счастью, по дороге попался небольшой островок, в котором волк сде¬лал круг, что дало возможность Красову вновь подобраться к собаке.
Выставив волка в поле, Говорушка еще раз завалила его, но Красов снова не успел доскакать до волка, и тот, стряхнув с себя собаку, снова по¬шел полями, трафясь к большому острову Рогатому. Но здесь произошло сле¬дующее. В поля врезалась большая промоина, идущая к лесу зигзагом. Волк пошел по ее внешней стороне и уже приближался к лесу, где нашел бы свое спасение, но в это время скакавший по внутренней, более короткой стороне промоины Красов подобрался к той же опушке, куда уже готов был вва¬литься волк, и, неистово заулюлюкав, подбодрил уже вымотавшуюся выж¬ловку, и та в третий раз завалила волка, которого и сострунил из-под нее свалившийся с лошади Красов.
Гром аплодисментов выразил наше общее восхищение, из рук в руки стали передаваться фляжки, а Говорушка, без сомнения, была немало удив¬лена как градом поцелуев, которыми наградили ее участники этой охоты, так и вкусной едой.
Первый опыт охоты с гончими по волкам блестяще оправдал себя. Охот¬никами было пройдено 390 километров (лошадями и собаками значительно больше), взято 19 волков, из которых 4 матерых, 1 переярок и 14 прибылых, да 11 ушло стреляными и нестреляными. Стоимость взятого волка, как и предполагалось, выразилась в скромной цифре 180 рублей.
Итак, сделано большое дело. Доказано не только, что русская гончая не потеряла своей злобности, но доказана и эффективность осенней охоты с гончими на волков, доказана целесообразность таких выездов, служащих хо¬рошей воспитательной школой и тренировкой для молодых охотников.
Небольшая русская чепрачная выжловка Говорушка останется надолго в памяти всех тех, кому дороги охотничьи просторы нашей необъятной Ро¬дины, общение с природой, кого волнует заревистый гон стаи, лихая езда под гончими, перелески, одетые в золото осени, щетина жнивья, изумрудные озими и в конечном итоге — победа над серым помещиком.

[Владимир.К]

Охота волков за моими собаками и охота с моими собаками на волков

(Отрывки воспоминаний)

От редакции. “Отрывки воспоминаний” В. В. Кульбицкого, известного когда-то охотника-гончатника, представляют, по нашему мнению, выдающийся интерес как по содержанию, являющемуся справедливой похвалой русской гончей и ее полевым качествам, так и по своеобразному языку, напоминающему язык Реутта, Губина, Мачеварианова — авторов знаменитых книг о псовой и ружейной охоте.
“Отрывкам” предпосылается предисловие Н. П. Пахомова, тоже старейшего охотника-гончатника, который так много сделал для родной охоты и талантливым пером, и долголетней судейской практикой.
Предисловие
Имя Владимира Владимировича Кульбицкого было известно еще в дореволюционной охотничьей литературе по полемике, которая велась о породах гончих и их работе в 1910—1914 годах на страницах журнала “Наша охота”, издававшегося известным писателем-охотником Н. Н. Фокиным.
В 1927—1928 годах, побуждаемый выступлениями в печати Л. В. Деконнора и А. О. Эмке, В. В. Кульбицкий выступил в журнале “Украинський мисливець та рибалка” с интересными заметками о гончих, которых он видел в старое время и которых держал сам.
Из этих заметок мы узнали много интересного о былых русских гончих, узнали и о том, как неосмотрительно и несерьезно велось дело кровного собаководства в те времена, когда, по позднейшему признанию автора, собаками, даже выдающимися, не особенно дорожили, так как доставать их не представляло особенного затруднения.
Убежденный последователь определенного типа русских гончих, восходивших к левшинско-соковнинским и можаровским собакам, В. В. Кульбицкии к моменту революции не смог сохранить у себя стаи, и его гончие попали к нескольким охотникам: курскому — М. С. Девлет-Кильдееву и орловским — М. Э. Будковскому, Э. Ф. Мартынову, Рейшицу и другим.
М. Э. Будковский выставил на I Всеукраинской выставке охотничьих собак в Харькове в 1927 году смычок гончих от Говорушки В. В. Кульбицкого: Рыдало (внука) и Тревогу (дочь), получив приз за лучший смычок и в отдельности призы за лучшего выжлеца и выжловку; под судейством Л. В. Деконнора.
Однако неожиданный успех на выставке, заставивший гончатников обратиться даже к неудачным экземплярам этой разновидности гончих, недостаточная строгость при отборе производителей как в прежнее, отдаленное, время, так и в наше губительно отозвались на дальнейшей судьбе этой интересной в рабочем отношении линии русских гончих.
Так, о выставленной на II Всеукраинской выставке охотничьих собак в Харькове в 1928 году выжловке Найде В. В. Кульбицкого судья, известный гончатник М. И. Алексеев, писал в своем отчете: “Плохая голова с соколком, имеющим вид какого-то нароста, делающим голову короткощипой; излишне псовисто одета; крошечная дворноковатая лапка. Присуждена бронзовая медаль”. А в своем письме ко мне отозвался еще более резко.
На Московской выставке в 1928 году мне на экспертизу был представлен выжлец Дунай Елецкого товарищества охотников, происходивший от тех же собак Кульбицкого — Будковского, получивший у меня тоже бронзовую медаль за свое порочное светлое чутье, перелом в голове, недостаточно спущенное ребро, дворноковатую лапу и прямозадость.
Вокруг этого выжлеца, которому перед этим судьей Н. Н. Челищевым в Ельце была присуждена большая серебряная медаль, возникли на страницах “Охотничьей газеты” в 1928 году острые споры, не приведшие читателей к единому мнению.
Так, много позднее страстный любитель гончих и охоты с ними С. И. Овчинников заинтересовался линией упомянутых гончих и, несмотря на мои предостережения, переключился на ведение этих собак. Непосильно жертвуя многим, он сумел продержать гончих в героические дни блокады Ленинграда, но позднее должен “был сознаться, что гончие не оправдали его надежд”, о чем свидетельствуют строки его письма ко мне от 26.IX. 1944 года:
“Как Вам известно, со своей серой выжловкой я расстался, так как убедился, что эти “гончие” (я потому пишу в кавычках, ибо иначе, как в кавычках, этих гончих рассматривать нельзя) действительно ни к черту не годятся. Вспоминаю нашу беседу несколько лет назад, за чаем в гостинице “Москва”, когда для эксперимента я завел эту линию серых, будь они прокляты, гончих. Вы были правы, когда отрицательно отнеслись к моему эксперименту. В течение долгих лет я всесторонне проверил гончих, много труда и забот положил в это дело, достаточно сказать, что продержал и сохранил выжловку в блокаду, которую теперь, как тупицу, пришлось отдать и остаться без собаки”.
И вот в предлагаемых отрывках из воспоминаний В. В. Кульбицкого совсем в ином свете рисуются отдаленные предки этих собак, чьи блестящие полевые качества, приводящие нас в восторг, мы, увы, не сумели сохранить.
Воспоминания об охоте с гончими написаны В. В. Кульбицким с таким знанием, с такой любовью к гончей, что, несомненно, будут прочитаны буквально “не переводя дыхания”. В них раскроется фигура их автора — страстного, серьезного охотника, требующего от своих собак, прежде всего беззаветной работы и злобы, которая заставляла бы их вступать в неравную борьбу не только с одиночными волками, но и с несколькими, не страшась гибели, в этом поединке, но, не позоря себя постыдным бегством.
Страницы, посвященные этим трагическим моментам, свидетельствуют об отношении автора к охоте как к суровому подвигу, когда, беззаветно любя своих питомцев, он гордился их стойкостью, оканчивающейся нередко гибелью псов, но в которой сказывалась замечательная наследственная злобность русской гончей!
Только за такой гончей признавал Кульбицкий право на существование, и, обнаружив в лесу волков, он не возвращался назад, а скрепя сердцем спускал со смычков своих любимцев, волнуясь за их судьбу, стараясь быть как можно ближе к ним, чтобы оказать им при первой возможности посильную помощь.
Страницы эти читаются как захватывающая поэма о неизбывной силе русской гончей!
Вот таких собак хотелось бы видеть и нам.

Н. Пахомов

Отрывки воспоминаний

Ругай, молодой выжлец-первоосенник, не знающий порош, старательно разбирал малик русака. Он не был пригонен по волку, но кровь старых русских гонцов, ведшихся еще у моего отца, — громадная величина, мощь, сила во всех его статях, включительно до здоровенных зубов, — давала большие надежды стать ему заправским зверогоном и не посрамить своих предков. Я и мой старший брат были далеко, но видели, как выжлец, выбравшись из мелочей в бурьяны, несколько раз отозвался басисто, а затем погнал.
За дальностью расстояния в бурьянистой местности мы не заметили, откуда взялся волк, и увидели его сравнительно недалеко от собаки, когда он быстро спел к ней на голос. Вот он приостановился, увидел собаку и во все ноги понесся к ней...
Мы как-то растерялись от неожиданности и не успели ничего предпринять. Брат машинально шарил по карманам (пулю, что ли, он искал или картечь?— не помню). Я стоял столбом. Выжлец в это время скололся и старательно разбирал след по дороге. У обоих мелькнула мысль: минуты Ругая сочтены. Но все случилось скорее, чем мы опомнились: на шум ли несшегося волка, на пронзительный ли свист пришедшего в себя брата (он лихо умел свистать, вложивши пальцы в рот) или случайно, но Ругай оглянулся, когда волк почти приспел к нему. Миг — и волк, и собака сшиблись в схватке, поднявшись на дыбы.
Сколько помню, волк не показался нам особенно большим собаки, но как-то шире, массивнее в своей шубе.
Волк, по-видимому, был сильный (переярок, отогнанный от выводка), и все же сверху оказался не волк, а Ругай, а сконфуженный волк удирал самым постыдным образом...
Ругай вел себя несколько странно для зверогона (из правды слов не выкинешь) — он вернулся к выполнению своих обязанностей (срамник этакий): уложив свою богатую “шубу”, вставшую было дыбом в схватке с серым бандитом, принялся старательно добирать утерянного им зайчишку.Некоторая часть охотников полагает, особенно начитавшись, но не изведавши на деле, что раз гончая по породе зверогон — то и гони зверя мало-мало чуть не из-под сосков своей мамаши...
Другая часть охотников знает старый завет старых псарей: из зверогона можно сделать зайчатника, а из зайчатника зверогона — никогда.
Было в моем распоряжении полтора смычка чисто левшинских русских гончих, с полустоячими ушами: здоровенный, бледно-багряный выжлец Будило, такая же бледно-багряная выжловка Займа и багряная, чуть-чуть тронутая поверху как бы пеплом, первоосенница Мушка — собаки вязкости неподобной, но с крепко установившимися наклонностями к скотинничеству. По чернотропу скверно бывало чувствовать себя с ними вблизи стада: нельзя было поручиться, что не сорвут по овцам, телятам, если к тому же и пастухи ротозеи. Но по пороше, когда стада во дворах,— собаки были незаменимые.
Уже по глубоким снегам охотился я в Клягиевских лесных уймах (Козельский уезд Калужской губернии) с охотником А. А. Ш-кой. Дело было уже не рано. Долго что-то не слышно было подъема. Далеко отозвался выжлец. Особенность этих собак — полаз: всегда вместе, где одна, там и остальные. Не прошло и минуты — азартно ведут. Ревет Будилин бас, захлебываясь голосит Займа, как серебряный колокольчик, тянет высокую ноту первоосенница Мушка; несколько гон замедляется, слышится грызня, и нечем помочь — слишком далеко... На выстрелы и трубу подвалила одна только Мушка...
Нельзя без времени (конец декабря—начало января) лезть с самыми что ни на есть зверогонами в уйму лесов, тянущихся на несколько десятков верст, где масса волков. Другое дело островные места, при верховом охотнике — тогда и с одним смычком волк зверь не опасный.
Дорого частенько достаются опыт, знание, но собак тогда достать было не трудно. Запальчивых охотников, не могущих просидеть одного дня без охоты, было множество, и собаки, за которых бы сейчас отдал все, — гибли “не за понюх табаку” и от волков, и от капкана...
Нагрянула веселая “зеленая” компания молодежи на рождественские праздники. Снега глубокие. Волков много. Рассказывали, что у одного охотника или просто гражданина собаку, вскочившую от натиска волков в сани, к своему хозяину, звери взяли из саней...
Молодежь протестовала, уверяла, что это враки, что не только волчья стая, а будь то стадо волков, то и тогда волки рассыплются в прах от их “грозной армии”. Старики упирались, молодежь просила, старики выпили и сдались. Забрали старушку Кенарку и ее почти семнадцативершкового могучего сына Шумилу (тогда первоосенника). Кенарка прямо “читала” по беляку, и спасения от нее ему не было. Шумилу прихватили случайно вместо более осенистого компаньона в пару к Кенарке, так как собаки были и от воспитания и от породы диковаты, а Шумило менее диковат, чем другие.
Только ввалились в лес — погнали... И голоса же были у левшинско-соковнинских!
Погнала Кенарка в глубь леса; все дальше и дал.
Все дальше слышатся раскаты могучего голоса Шумилы. Уж еле слышны голоса... Беляк так не ходит. Хочу убедиться, по кому гонят. Из всех сил спею к гону, пользуясь каждой тропинкой; молодежь лезет по глубокому снегу — напрямик. Вижу впереди себя фигуру старичины Р-ского, охотившегося чуть ли не со всеми левшинцами, соковнинцами, можаровцами. Гон недалеко, спешу к охотнику, а он где-то скрылся в густых зарослях, но вот его и выстрел, совсем близко от меня. Гон, думаю, хотя и недалеко, а все же гончие ведут не на нас с ним, а от нас. По кому же стреляет старичина?
— Сейчас стрелял волка влёт, когда он перемахнул через куст,— кричит он мне, когда я подбегаю к нему.
Дело не ладно: волк шел не от собак, не от гона, а к собакам, к гону.
Опередил я Е.С. совсем близко грянул от меня дуплет. Наконец увидел С. С. В-са — ногастый, сильный, железный был человек,— держит он Шумилу всего в крови, шматами висит кожа у выжлеца на зияющей ране на шее...
— Когда доспел до места, вижу, два волка вот-вот возьмут Шумилу,— говорит С. С.
Положение спасло Шумилу, почти спрятавшегося в огромной стене вывороченной с корнем ели и злобно оборонявшегося из последних сил. Два выстрела обыкновенным зайчатником сразу охладили пыл серых хищников. Вовремя подоспел С. С. Шумило, дико выл и норовил перейти в наступление. Раны на шее с клочьями распаханной и висящей кожи были ужасны, но не глубоки.Забинтовали шею Шумилы чем нашлось. Навсегда смолк дивный голос старушки Кенарки, со страшными хватками на шее и горле, которую мы, уже похолодевшую, положили в сани. Достойный конец приняла Кенарка - незаменимый гонец по всякому зверю и несравненный мастер довольно обширной стаи своих потомков. Ей была тогда одиннадцатая осень, и она увековечена под номером шестым в родословной книги моих собак.
Всему свое время, и нельзя лезть со смычком собак, что ни на есть зверогонов, на волков, когда их много, да еще в январе, хотя и говорит Н. П. Кишенский в своем “Опыте генеалогии собак”: “Волк никогда не осмелится обрушиться на настоящих зверогонов, определяя их сразу по голосам”... Но это не всегда так бывает, а бывает, что он обрушивается не только на собак, но и, на людей — “голод не тетка”...
Через три дня пошел я с одним Будилой совсем в другую сторону в надежде погонять беляка и нашел беляка, но задранного лисой. Тут поднял Будило! Слушаю я его чудную музыку и смекаю, что ход лисицы к опушке, густыми ельниками и к лугам, где лежит мертвый Набат*. Добежал до ельника на опушку к лугам, соображая, что не пойдет же лисица поляной, а как раз — ельником слезет на меня.
Как я и предполагал, лиса, сделав круг и дойдя до нешироких ельников, не более как в версте полторы от меня, пошла ельником.
Могучий голос Будилы все ближе и ближе... вот недалеко уже, вот-вот покажется кумушка на тропочках, маленьких полянах или на самой просеке, на которой, прислонясь к старой осине, стою и я. Но что это? Неужели лисица перевидела меня — учуяла? Гон смолк. Не пошла ли лиса под острым углом в сторону, что часто она проделывает на остановках, выслушивая гончих? Не понорилась ли?— но нор тут нет. Снова голос Будилы, но уже не на меня, а от меня; идет с заревом, как бы добирая, все чаще и чаще; похоже, что погнал по направлению к луговой опушке... И снова все смолкло.
Эх, кабы эти сто - сто пятьдесят саженей к опушке! Но то-то и беда, что о будущем нам знать не дано. Делаю, как могу быстро, дугу, чтобы пересечь след Будилы — по просеке, между полянами, ельником, где он сходил почти на нет. Вот и пробежал всю просеку, и на поляне... один волчий след; беру правее — вижу огромные следы другого волка. Был и третий след, но о нем после...
Вот уже я на утолченном, взбудораженном снегу, на месте схватки старого богатыря волка со старым богатырем Будилой. Вижу встречный след Будилы, которым он шел по волку и на волка...
“Пороша — печатная книга даже для ослов”,— сказал какой-то дерзкий англичанин. Действительно, все было видно, как в печатной книге, на снежной целине.
Волки шли лавиной: старый волк шел прямо на голос Будилы, два других охватывали стороной, если бы собака вздумала удирать, не на того, так на другого нарвалась бы она.
Но старый Будило обманул волков: он сам шел на волка, в свою последнюю схватку.
Там, где была схватка, я нашел большой клок шерсти, но не Будилы, а волка, и ни одной капли крови, ни того, ни другого. Возможно, что выжлец в момент схватки оглянулся и увидел еще двух врагов, и этим, хотя и мгновенным, отвлечением дал возможность старому волку взять себя по месту. Эти предположения, возможно, верные, возможно, и нет, но факт остается фактом: Будило стар уже был, остатки когда-то могучих клыков были стерты, не было около него его былых сподвижников, таких же, как и он, зверогонов, а я, единственный, кто мог ему помочь, стоял в ельнике бесполезной вехой...
Я видел по снегу, как полузадушенный Будило упирался, стоя еще на ногах; как задняя часть его корпуса перестала служить ему, как задними ногами, хвостом даже, он бороздил снег зигзагами, как упал и след далее пошел широким волоком...
Как досадно и странно получается: широкий волок шел правее того места на поляне, откуда спел Будило к волку, и совсем недалеко от просеки, где я стоял и откуда бросился отыскивать и пересекать след выжлеца. Но все это, о чем я рассказываю, произошло значительно быстрее самого рассказа.
Очутившись на месте схватки, я выстрелил, затрубил, заорал нечеловеческим голосом и носился как бешеный по этим ужасным следам. Изодрался в ельнике, выскочил в редача старого леса на прогалину и неожиданно нарвался... на Будилу. На почти чистом месте лежал он не теплый, а горячий, без единой ранки. На снегу видна была зеленоватая метка от его мочи, как это бывает с удушенными... Была полная иллюзия, что он жив. И я бросился делать искусственное дыхание...

Долго я возился с Будилой, воображая, что еще в нем теплится искра жизни. Не допускал даже мысли, что знаменитый выжлец — идеал гончего, равного ему я не знал, — достанется на съедение волкам.
С большим трудом поднял я угасшего зверогона, которого сам же и погубил, взвалил на плечи и за несколько раз донес его до дороги: садился, отдыхал, снова нес — все три версты до большой дороги, откуда прибыл домой на санях.
Многие не хотели верить, не находя ран на Будиле, что взят он волками. Значит, волк был такой же старик, как и Будило, со стёртыми, износившимися зубами и клыками. Два других волка не принимали участия, иначе они порвали бы его, нанесли бы раны; они не были даже переярками, а всего лишь прибылыми, непогодовавшими еще, не решившимися наброситься на старого пса, который не уступал ни в чем любому волку.
Желающим охотиться на волков надлежит памятовать, что и самой лучшей крови красногоны, без развития их природных инстинктов, без применения их к делу, постепенно будут терять эти ценные качества. Зверогоны не с неба сваливаются, а выведены зверовыми же охотниками.
Во многих случаях я не могу себе представить охоты по волкам без верхового коня. Скороходными ногами я никогда не отличался и с гончими много лет проохотился только на коне.
Хороший конь и собаки так свыкаются между собой, что дополняют друг друга. На коня можно вторачивать добытых волков и, отправляясь на охоты, брать с собою корма для собак; в трудную для собак минуту быть неподалеку от них.
Мы производили охоту с гончими на волков примерно так: выводок подвыт, логова определены; остров средней величины, скажем десятин шестьдесят (в больших островах охота сложнее, а в меньших попроще); главные лазы заняты охотниками, и можно метать стаю. Обыкновенно, если материк находится при выводке, он, как отличный семьянин, принимает стаю на себя, стараясь отвести собак от выводка как можно дальше. При удаче нежный отец первым кладет голову на линии стрелков. Если это так, то дальнейший успех обеспечен.
Волчьи охоты в конце лета — начале осени (но не в позднюю осень) сходны с охотами на лисиц и зайцев, скорее даже напоминают охоты по беляку, не любящему покидать лес и вылезать на поле.
Если остров заразист, с гущарой, болотист, то прибылой волчонок еще глуп и не опытен, он не осознает опасности и делается легкой добычей выстрела или собак.
Матерая волчица редко сразу покидает своих потомков и делает один, два, а то и более круговпод гончими, разве уж очень опытная, видавшая виды, попробует слезть каким-нибудь укромным лазом.
Понятно, возможны всякие случаи, всего предвидеть нельзя, но если охотники опытные, лазы хорошо определены, а собаки надежные, то и результаты бывают успешные.
Лучше метать на логова часть стаи — два-три зверогона, и если материк, принявший на себя собак, не ляжет от выстрела, а прорвется, — тут, при злобных зверогонах, верховой охотник необходим: он на добром и свычном со стаей коне сбивает привыкших ему верить и послушных его окрикам собак и возвращает их в остров — на логова; другие охотники мечут остальных собак, и тогда охота по выводку идет без помех.
Но бывает и так: не смог сбить озлобившихся за зверем собак верховой охотник. Оставшиеся в острове охотники тоже живут своим охотничьим ухом: всё дальше от них дорогие звуки замирающего гона трех храбрецов, но, наконец, и они прекратились — стайка в полтора смычка сошла со слуха, и по острову льется позыв басистого рога: “Метать гончих!” Звуки рога смолкли. Снова тишина. Но вот в воздухе пронесся, окреп и вырос какой-то не то грозный-грозный рев, не то вопль... и угас... еще и еще — то грудной, глубокий бас с заревом старого Будилы, а к нему примкнул не менее могучий бас с гнусью заосенившегося уже Шумилы; двоит, троит свой заливистый альт молодая красавица Журьба, и, как надтреснутая уже струна, но все еще дивно звучащая, ведет свою песню старушка Кума... Снова и снова переживаешь картины, такие знакомые, так чарующие нашего брата-гончатника!
А верховой охотник ведет во все ноги своего лихого коня за своими полутора смычками богатырей зверогонов; он не должен упустить со слуха их голосов, должен знать местность как свои пять пальцев и сообразоваться с ветром, чтобы не отслушать гончих.

Он, так же как и волк, старается скакать прямиком, сокращая свой путь, но с той разницей, что волк, особенно первое время, хотя и идет прямиком, но опасается чистых, открытых мест, боясь обнаружить себя, скачет гущарой, бурьянами; охотник же не стесняется и скачет открытыми местами, пользуется дорожками, чем и выигрывает, и руководствуется направлением гончих.
Волк ранней осенью, не подвергавшийся еще преследованию, под покровом листвы, буйной зелени и при обилии кормов чувствует себя на положении “помещика” — изленивается и непозволительно жиреет. Мне приходилось тут же в лесу, чтобы не таскать на лошади тяжесть, сдирать шкуру с таких волков, и под шкурой зверя оказывалась вторая шкура, состоящая из сала.
Ожиревший да еще нажравшийся волк отрастает только на первых верстах от действительно мощных, злобных и, понятно, не пеших собак, чувствуя всем своим существом постоянное, беспрерывное преследование; трусость еще больше умаляет его силы, и вскоре он идет, как говорят, “не своими” ногами и, зарьявши, быстро выдыхается в каком-нибудь десяти - пятнадцатидесятинном островке и начинает “лазить”.
Но настойчиво и бешено наседают зверогоны. Они уже раз и два перевидели своего сподвижника по охоте — коня — и охотника с его “0-го-го! Дошел, собаченьки, дошел!” — и звучный позыв рога: “Зверь убит!” — уже недалеко... Таких волков мне приходилось брать — “сажать на дюжине верстах”.
Другое дело в позднюю осень: все пожелтело, посерело, волчьей семье кормов не хватает, материк начинает отгрызать от гнезда переярков, он уже стал не добродушным папашей — нагулянный жир пошел на убыль... На добыче кормов волк не раз едва уносил ноги от всяческих бед. Он стал раздражительный, но зато натренировался на славу. Такого лобана и на двадцативерстном круге не так скоро возьмешь...
Большое значение для нагонки молодежи по волкам имеет наличие в стайке гончих хотя бы нескольких собак, предпочитающих работу по волкам работе по другим видам зверей. Худо если щенки, даже от заведомо зверовых собак, попадают в руки охотников-зайчатников: тут уж никакая порода не поможет.
По волкам можно охотиться разно: в дни моей молодости я знал стаю С. М. Глебова в семнадцать с половиною смычков, по типу ближе к фоксгаундам, работавшую по волкам с подставою, то есть когда набрасывалась часть гончих, а стоило волку под гончими заметно начать томёть, — набрасывались остальные собаки, которые быстро “сажали” его. Эта почти парфорсная охота насчитывала несколько сравнительно не крупных собак и обслуживалась штатом конной прислуги.
Мы же рассчитывали только на себя и на небольшую стайку при верховом коне. Количество собак переходило в качество. Одним из главных условий помимо злобы к зверю должны быть их сила и выносливость. При такой охоте с успехом можно брать всякого зверя. Без верхового коня успешно охотиться на волков невозможно.
Я не задавался целью выяснять, какая порода гончих лучше для охоты по волкам. Я достиг этого с русскими гончими, но опыт Осипова с англо-русскими (крамаренковскими) достиг также неплохого результата. В Липецком уезде у Ю. Сомова был осенистый брудастый выжлец, которого в одиночку пускали на логова, и когда он переходил в гон, — метали остальную стаю. То же проделывали в охоте Сухотина и В. С. Яковлева: боясь, что стая может сорвать по лисице или зайцу, набрасывали поближе к логовам старикашку Забавляя — собак Н. В. Можарова — в смычке с испытанным Гаркалой, обладателем голоса, не поддающегося описанию. Когда этот смычок начинал гнать,— бросали остальных собак.
Неудачи меня постигали лишь с польскими гончими: другой выжлец, злой как мордашка, но гнать не только волка, но и лисицы не желает. Но налагать пятно на всю породу я не решаюсь: слыхал от верных людей, и в том числе от своего брата, что в Польше многие стаи собак прекрасно работают по волкам.
Наша русская гончая по своей природе зверогон. Она формировалась в комплектных псовых охотах и своей работой должна была соответствовать целеустремленности этих охот, главная цель которых направлена на травлю красного зверя и волков. Выводилась гончая знатоками своего дела — они создали собаку могучую, сухого телосложения, тепло одетую, а не голомысую, которую треплет лихорадка даже при небольших морозах; высокопередую, с клинообразными формами головы и уха. Многодневные отъезжие поля выработали у русской гончей настойчивость и выносливость, а требование выставить быстро зверя под борзых — паратость. Особое внимание обращалось на голоса, и мне кажется, что таких голосов, как у русских гончих, нет ни у одной породы собак.
Невольно приходиться удивляться, какие высокие рабочие качества были заложены в этой породе, если даже при смешении ее с совершенно безнадежными в охотничьем отношении собаками эта русская гончая стойко передавала свои основные охотничьи достоинства в потомство.
Примером может служить опыт С. М. Глебова, создавшего свою знаменитую стаю глебовских англоруссов от безголосых и безчутых (как он сам их характеризовал) выписанных из Англии фоксгаундов.
То же можно сказать и о березниковских и крамаренковских гончих, у которых удалось сохранить голоса и чутье.
Бредни о том, что русская гончая утратила голос и злобность, не выдерживают никакой критики. Вполне естественно, что гончая делалась таковой в тех охотах, где за дело собаководства брались несведущие люди, или смешивали породу с польскими собаками или английскими безчутыми тупицами, или применяли гончих не по назначению.
Большое значение имеют воспитание, нагонка собаки и поведение самого охотника на охоте. Другой охотник трубит и трубит, вероятно для личного удовольствия, собаке же от этого пользы никакой, а вот зверю — польза: сторожкий зверь поднялся и дал тягу, а охотнику остается довольствоваться лишь зайчишками. Разве только глупый лисенок при таких условиях сложит свою голову. Вот почему, по-моему, за последнее время я редко встречал у ружейников зверогонов и больше из першенцев. Першенцами я всегда дорожил, и от Песни этих кровей имел много радовавших меня собак. Такие из них, как Бушуй и Ругай, обладавшие большими голосами, были широко известны в Орле и Ельце.
Крови своих собак я освежал, обращаясь в основном к лучшим производителям псовых охот; остаткам можаровцев, араповцев, панчулидзевцев.
Собак я получил от своего отца. Это были гончие, идущие из охот Соковнина и Левшина. Чистыми представителями этих линий были Трубач и Кума I; собак одно время я вел “самих в себе”.
В 1897 году Насмешку от собак Н. П. Кишенского и Н. В. Можарова я повязал с Заграем I. В породу от этого помета вошла Журьба XVI (серая).
В 1899 году Журьбу вязал со Звонилой охоты Арапова (имение Лошмы, Наровского уезда, Пензенской губ.). Звонила в миниатюре — волк, волчьего же окраса (бусый), с ушами треугольником, но не малыми; с волчьими очесами на шее и с гоном вокороть и волчьего положения.
Вошедшую в породу от этой вязки Тревогу II (серую) в 1902 году я повязал с Сигналом А. М. Сухотина (Лихвинский уезд Калужской губ.), идущего кругом от собак Н. В. Можарова. От этой вязки вошли в породу Заграй IV (бледно-багряный), присяжный зверогон, давший мне прекрасных собак, в том числе не менее знаменитого Добыча I (бусого) *.
В 1903 году ту же Тревогу вязал с Набатом В. С. Мамонтова-Свербеева (имение Головинка, Новосильского уезда, Тульской губ.). Набат шел кругом от собак охоты Панчулидзева (Пензенская губ.), серо-багряный, с белыми отметинами на загривине, груди, конце гона и конечностей. Мастер стаи. В породу от этой вязки вошла Зажига I, серо-багряная, высокопородная, элегантная выжловка; она одно время водила мою небольшую стайку, затем была у А. О. Эмке (см. статью о ней Эмке в журнале “Семья охотников” за 1910 год), затем была у А. Я. Прокопенко в Смоленской губернии, где и угасла не расщенившись. А. О. Эмке комбинировал ее в 1910 году с Говоруном А. И. Ромейко (от собак Н. П. Кишенского).
У меня Зажига I вязалась с Заграем V и дала мне замечательного зверогона Добыча II (бусого) и ряд других собак.
От вязки с Говоруном А. И. Ромейко у меня в породу вошла Зажига II (серая), давшая от вязки с Добычем Говорушку (серую) М. Э. Будковского.
Лауреатами Украинской республиканской выставки в 1927 году был смычок М. Э. Будковского (золотая медаль) — дочь Говорушки Тревога (серая), полученная от вязки с выжлецом неизвестного происхождения — Будилой Завойского, и Рыдало — сын Тревоги.

Честь выведения русской гончей бесспорно принадлежит небольшим ружейным охотам, и нужно отдать должную справедливость русским ружейникам в том, что они вывели действительно замечательную гончую, которая по своим качествам является незаменимой собакой для нашего брата-охотника.
Черно-пегий, рослый, широкий англо-русский выжлец Карай — породного вида, с красивым, баритонального тембра голосом — полазом, как и надлежит гончему англичанину, не отличался, но гнал вязко и мастеровито. Выжловка Певка — польско-русская, легкого хорошего экстерьера, неугомонного нрава, верткая, живая до чрезвычайности — полазиста, нестомчива, добычлива, но мастерства ни на грош. Обе же гончие вместе составляли, как бы это выразиться попонятней... — я назвал этот смычок “мошенническим”: в одиночку с каждым радости мало, а скуки много. Ходит себе Карай по лесу с ленцой, трусочком, станет, послушает, сядет, почешется, чуть набил ногу — так и совсем не идет, плетется сзади прихрамывая. Певка в полазе — молния, несется вовсю! Сорвала пятку — нипочем, коготь — тоже, а все идет. Подъем зайчишки — моментальный. Заголосит — “шкуру дерут с живой”... и сюда верть, и туда верть: заяц в одну сторону, Певка в другую. Редко бедняге доводилось додержать круг-два, а в смычке “отдай все и то мало!”
Действительно, не замерла еще в воздухе первая нота страстного голоса Певки, как к ней широким махом пронесся Карай. Залилась одной сплошной нотой Певка, в которой слышится и плач, и страсть, и вопль; вторит ей густым, красивым, мерным баритоном Карай.
Ведут как по веревочке... Иногда смолкнет Карай, а Певка ни на секунду. Со стороны кажется, что ведет Певка, а Карай, немного отставши, справляет сзади.
В восторг приходили от работы этого смычка многие! Покупали, и не за малые деньги. Особенно привязался Л. Б. Б-ский: “Продай да продай! Что мне твои зверогоны, которые по зайцу отпускают голос через час по столовой ложке?” Как ни объяснял я ему, что смычок “мошеннический”,— ничего знать не хочет.
Раз приехал он ко мне уже по глубокому снегу; сейчас же — за смычки и хочет скорее тащить своих любимцев... “Нет,— подумал я,— покажу их тебе поодиночке — живо охладишься”. Отобрал я у него смычок и взял одного Карая. Пошли. Мороз небольшой. Тихо. Бесчисленные заячьи тропы-малики пестрили снег во всех направлениях. Шишлил носом Карай, а гона нет. Помучил я малость Л. Б. “Эх, Певки, нет!” — сказал он. “То-то,— обмолвился я,— помянул Певку, начинаешь смекать, в чем дело”. Пришлось самому работать за Певку: стропил сам русака, навалил на след Карая. Верно и ровно вел выжлец. На втором кругу ловко срезал русака Л. Б. “Сейчас подымем другого!” — кричит.
Вяло ходил Карай, посматривал по сторонам, чуть не скажет:
“Да где же Певка, что же она не подымает?..”
“Будь другом, — кричит мне Л. Б.,— стропи еще одного!”— “Мальчик я тебе дался?— отвечаю.— Лезь сам за Певку”. Уразумел Л. Б., и все же пришлось ему самому лезть за Певку. Проваливается, слышу, ругает уже Карая, но стропил еще русака, насадил на след Карая. Слышал ли русак наши крики, гон ли Карая, но вырвался он в мелоча и пошел прямиком в отдаленный лес.
Как и тогда, русака хорошо, ровно вел Карай. Вот он перемахнул речонку, камыши и поле, голос его слышался в лесу более ярко и отчетливо. Вдруг гон смолк сразу. Пока мы дотащились до леса, пока разобрались, оказалось, что заяц влетел в многочисленные волчьи лёжки. Один из волков даже куст развернул и устроил себе нечто похожее на пружинный матрац. Проскочил ли заяц через волчьи логова — неизвестно, но Карай не проскочил: кровь и клочья шерсти, кусок внутренностей с овсянкой — и больше ничего.
Но какова же дерзость волков: в версте или двух от нас они завели свой волчий концерт, как бы прося пожертвовать им еще одну собачонку.
Певку получил Л. Б. в подарок безвозмездно и убедился, что смычок Карай и Певка был-таки “мошенническим”.
Будило I — огромная, до семнадцати вершков, собака, мощная, самая сильная из всех собак когда-либо бывших у меня или у других известных мне охотников: длинная, лобастая голова, могучие шея и плечи, грудь ребристая, с верхом колодка — всё соответствовало этому гиганту. Поленообразный, прямой, короткий гон волчьего положения. Ноги чуть не с человеческую руку толщиной. Лапы следистей волчьих. Голос же — и вопли, и рыдания, и грозный рев; всё было в этих необычайных звуках, и трудно верилось, что эти звуки выходят из одной собачьей груди.

Знал я Будилу и в полном расцвете его могучей красоты, знал его и стариком по двенадцатой осени, с вытекшим глазом, козенцами и прочими “прелестями”, полученными им от долгой беззаветной работы. Одного уха у него не хватало больше половины, другое висело какими-то жалкими лоскутками. Морда также была вся исполосована отметинами былых боев. Единственный уцелевший глаз смотрел умно и добро. Но мне выжлец и в таком состоянии был люб, и когда я смотрел на его морду, тронутую сединой, изуродованную голову с вытекшим левым глазом, на остатки ушей, мне казалось, что я вижу лицо старого бойца с почетными боевыми знаками.
Целый рой воспоминаний теснится в моей голове об этом друге, спутнике моих охот.
Странную привязанность питал Будило не к человеку, а к своей подруге-однокорытнице, за долгие годы совместной их собачьей жизни на псарке и в поле — к Кенарке.
Будило был очень дик, что зависело отчасти от воспитания, содержания, но, возможно, дикость передалась ему и по наследству. Без Кенарки его нельзя было взять на смычок. Когда же брали на смычок Кенарку, Будило сам совал свою огромную башку в смычок. То же и в поле: без Кенарки взять его — напрасная попытка, да и опасная. Кенарка на смычке — Будило идет стороной, недалеко. Перевидел его и по окрику “Стоять!” — Будило, сгорбившись, своеобразно поворачивает голову назад — смело бери этого дикаря.
Покончила дни свои от волчьих зубов славная подруга Будилы Кенарка. Загрустил, что ли, по ней Будило (право, другого выражения я не подберу), старость ли тому была причиной, но сильно сдал телом могучий выжлец, стал угрюм, а по ночам стал жутко выть. Да еще и другая причина присоединилась к этому: нашли на псарке задушенного выжлеца Крючка — обвинили в “преступлении” старика... и посадили на цепь.
Еще хуже повел себя Будило со своими дикими ночными “концертами” — вытьем,— и отдал мне его совсем Г-штейн. Просил беречь старика как зеницу ока.
Откормил я Будилу котлетами и другими лакомствами, кусками от стола, немало перетаскал всякой всячины у своей старушки матери, поместил его с собой вместе в бане. Мало-помалу заслужил доверие и расположение к себе. Стал наганивать с Будилой и тоже осенистым Набатом молодежь. Учил Будило работе и своих потомков: Трубача, Куму I, Найду.
Много незабвенных минут дал мне Будило. И стрелял-то я со страха от неожиданного вопля — рева его, вообразив, что его дерут волки. Случалось, и “слезу пущал” от его могучих рулад, всего было...
Раз, 13 января (хорошо помню этот день), взял я смычок своих стариков — Будилу и Набата. Набат был рослым выжлецом с отличным, фигурным, голосом, но экстерьером — никудышный: задние ноги со здоровой коровиной, и он ими как-то заплетал и не мог стоять ровно на месте. Грудь и весь перед — хоть куда! А зад узкий, уродливый. Голова с одной стороны хороша, обыкновенного гончего окраса, с отличным, энергичным по выражению, глазом, другая же половина головы сплошь белая, с белыми ресницами и “прелым”, как у мертвого судака, глазом. Получалось несколько комическое впечатление: с правой стороны собака как собака, с левой — черт знает что. Гонец же был добросовестный, хотя с таким экстерьером далеко не уедешь — стомчив.
Спустился я на луга. Дальше шли сплошные леса, камыши, которые покрывали почти высохшие после уничтожения мельницы заводи и старое русло реки Вытибети. Посмотрел: узкой ленточкой стелился нарыск лисы... (Крепко держались в таких заразистых островах камыша лисы; ходили они маленькими кругами, и легко было их брать.) Спустил со смычка Набата. Весело пошел он, по обыкновению странно переплетая своим дурацким задом. Вдруг он что-то схватил, сделал движение, как бы разгрызая, и быстро выбросил из пасти... Заорав “Стоять!”, я скорей помчался к нему, взял на смычок... “Не набросал ли пилюль на лисиц Щетинка” (был такой Немврод в тамошних местах),— кольнула мысль, а сам не мешкая у лепетал подальше лугами к лесу, где было много беляков в гущарах ельника и осинника. Версту прошел, ну, думаю, благополучно. Спустил Набата по малику беляка, и он пошел так же весело, как и по лисьему нарыску. Но вот его как будто что-то потащило в сторону от малика... странно он как-то заковылял, почти описал круг и упал. Несколько судорожных движений конечностями, горящие, яркие глаза довершили картину отравления стрихнином.

[Владимир.К]

продолжение.

Скорее с Будилой* домой! Пропади пропадом такая охота. Практичней, конечно, не охотиться в таких местах, сидеть дома, но, к сожалению, большинство из нас этого не делают. А то и дома, как это случилось в прошлом году, пришли мои Кума II и Заграй1Х откуда-то, вырвавшись ранее случайно в открытую калитку... Кума, как заботливая мать, отрыгнула уже большим щенкам в изобилии где-то добытое жратво, чем, вероятно, и спасла себя — отвалилась; щенки же, все трое, погибли и Заграй IX тоже. Ветврач определил отравление стрихнином.
Жил я в казарме, в лесу... Леса кругом различных наименований: Казенный, Удельный; много лесов местного значения. Глушь страшенная.
В феврале на солнце так пригревало, что с крыш свисали длинные сосули: капали или слетали, подтаяв, с дребезгом.
Из окон казармы были видны калитка, ворота и примыкающий к ним амбар, видна часть большой поляны; другая часть поляны, за углом амбара, не видна.
Перед воротами и домом на пригреве спускающегося уже к закату солнца прямо на снегу лежали и нежились в “богатых шубах” три великолепно выкормленных, выхоленных, почти негодовавших выжлеца и две выжловки. Среди них небольшой, широкий, беззаветно злобный к зверю четырехосенний Заграй II.
Вот беспокойная проныра Журьба замаячила по полянке — занялась неподходящим делом — замышковала. Она то грациозно прыгала, откапывая мышь из-под снега, то, подбросив пойманную, ловила ее и потом снова отправлялась на поиски... Скука смертельная...
Хотел было окликнуть Кутузова, моего рьяного сподвижника по охотам: поговорить с ним про глухарей, тетеревей, которых уйма в тех местах, но шум заставил меня обернуться к окну. Ощетинившись, молнией из-за угла сарая вылетела Журьба, а за ней следом, почти настигая ее, — волк.
Волк — холостяк, здоровый, сильный, отогнанный, очевидно, от выводка и неопытный еще в жизни, притом голодный, а опыт жизни никому не дается сразу... Образовалась “каша”: Заграй, серьгой повис на глотке волка, три молодых выжлеца накрыли волчка, озлобившаяся Журьба впилась ему в зад, другая выжловка драла его тоже.
Я бомбой, запихивая в стволы патроны, вылетел вон... Кутузов оказался практичнее меня — он вертелся уже в самой свалка с кинжалом, который и погрузил в волка.
Собаки обазартились донельзя. Заграю пришлось разжимать зубы. Кое-как отбили собак, втащили волка в сени. Дело этим и кончилось...
Было у меня двое молодых, уже негодовавших, собак от известного араповского краснонога Звонилы и один еще не погодовавший щенок от Водилы Гринвальда. Старых собак при мне не было, кроме Водилы — внука вывозного из Франции Вольтера. Остальные крови в нем были русские. Достался мне Водило после смерти двух его хозяев уже очень осенистым, с поврежденной левой передней ногой на кабаньей охоте. Красногон он был выдающийся. Брал я от него щенят, и все потомки его были зверогоны, но, странно, все были скотинники. Старый же Водило скотинником не был.
Выбегает однажды мордвин (тогда я жил среди мордвы в Пензенской губернии) и кричит, что только что видел, не более как версты за полторы, “капканного волка”, идущего по направлению к Городищенским дачам.
Конь был оседлан, я подсвистнул собак и айда... Живей, поратей всех была выжловка Тревога. Старый Водило плелся сзади. Волк, которого я увидел далеко, очевидно, совсем стомился и едва брел, волоча тяжелый капкан. Собаки пока еще волка не заметили, так что я имел время задержаться из-за старого, надежного Водилы, который также подбыл, и я логом, идущим параллельно ходу волка, подобрался поближе шагов на сто-сто пятьдесят, когда увидели зверя и собаки.
Скорее всех, как добрая борзая, приспела к волку Тревога и влепилась ему в заднюю ногу и так сильно повернула волка, что тот стал наоборот, но сама Тревога искалечилась, отлетев на добрую сажень вбок и покатилась с неистовым плачем.
Подоспевшие молодые выжлецы, обескураженные “пассажем” с выжловкой, не брали волка, оплясывали его.
Опасный момент такая нерешительность — оплясывание для молодых собак... Не дожидаясь развалины Водилы, я решил выстрелить в волка по брюху, чтобы не убить зверя сразу, а лишь свалить, и тогда только выжлецы да и приковылявший наконец Водило прикончили его.
Все мои старания заставить Тревогу принять участие в травле не привели ни к чему: она визжала, хромала, на боку у нее вздулась шишка с багровым подтеком.
В момент, когда так лихо Тревога хватала волка, ее ударило капканом по ногам и сбоку. Я не мог даже заставить ее подойти к волку.
Ее потомство — в том числе Заграй V от Сигнала Можарова, а также и от Набата Панчулидзева — выдающиеся зверогоны.
Тревогу II хорошо знают многие орловские охотники: М. Э. Будковский, Е. В. Мартынов*, которому она и продана мною. Охотился с Тревогой и А. Я. Прокопенко — пусть он скажет о ней свое беспристрастное слово. Тревога волка не гнала, и когда, бывало, ее достойные сыновья и дочери гонят, а Тревога сидит около меня, — я знал, что гон идет по волку.
Как производится охота по волкам с гончими, всякий найдет в любом описании этого способа старыми охотниками, как-то: Губиным, Мачевариановым, Глебовым, Сабанеевым, Дриянским и другими, но о кое-каких мелочах приходится здесь упомянуть. Больших охот, с большим количеством собак и самих охотников, я не касаюсь — везде подразумеваю ружейную охоту с гончими до пяти-шести смычков.
Бывают собаки, гоняющие волка, но не предпочитающие этого зверя, и с такими гончими охота на волков полна случайностей...
Гончие-зверогоны, предпочитающие волка другому зверю, также бывают разные: бывают зверогоны, предпочитающие волка, у которых и злобы достаточно, но они не лишены соображения и понимают, что им не одолеть волка по своему слабосилию.
Бывают собаки бесшабашной отваги и злобы, не берущие в соображение свои силы, которых в действительности у них мало.
Бывают зверогоны, надеющиеся на свои силы, берущие волка мертво, богатыри по росту, могучей сложки да еще втравленные, тренированные, опытные и дружные. Последние недалеки уже от идеала гончей по крупному зверю. Но еще ближе к такому идеалу, а следовательно, и к успешности охоты по волкам — зверогоны, не гоняющие вовсе по зайцу и работающие только волка и лисицу.
Мой Добыч II, попавший к М. Э. Будковскому (о котором упоминает Л. В. Деконнор в журнале “Украiнський мисливець та рибалка”, № 1 за 1928 год) уже в преклонном возрасте (в 1916 году), отличался скоростью к волку, и когда дело было близко к развязке, он старался сократить свой путь прямиком, и случалось, что в своей бешеной, безумной злобе не раз расшибался о пни и сплечивался (вывихивал плечи).
Если охотник сидит не на вертком киргизе, башкире, уральском казачьем коне-одноповодке, а на “шкапе”, если у него и зверогоны широки только в пузе от овсянки-пустоварки, то нечего ругать ни английской, ни русской, ни какой другой породы собак! Но и с такими средствами можно все же бить волков — прибылых, изредка переярков, случайно и матёрого, если он по первому шуму нарвется на надежного стрелка.
За прорвавшимся материком (при таких условиях) бесполезно скакать. За материком пролезет и старая волчица. В этих случаях надо всемерно стараться сбить со следа гончих и снова насадить их на логова.
Всякое бывает с человеком. В своей охотничьей жизни, при частых служебных переводах из края в край, при многих житейских неудачах мне приходилось сидеть не на коне, а на каком-то недоразумении конской породы. Бывали времена, когда я обезлошадничивал и обессобачивал, но при малейшей перемене к лучшему я снова восстанавливал своих собак, приобретал коня; самых почетных четвероногих друзей держал в комнатах.Однажды двух выжлецов по нужде пришлось поместить в конюшню. Выжлецы были уже погодовавшие, из коих один был предобродушнейшего характера — Натекай, другой презлющий и скандалист — Ругай. Конь по кличке Милый ничего милого не имел — был лукав и зол.Казалось, что ничего доброго не могло выйти из сожительства озлобленного людьми коня и двух выжлецов, но ничего нельзя было поделать: и так в городе меня гнали с квартиры на квартиру...
Но вот худой как скелет конь от надлежащего ухода и корма начал поправляться, стал я водить его по вечерам и ночам с гончими на проводку. Конь пасется, лечится ночными росами, а гончие своим делом занимаются. Иной раз гонят через балку, где конь пасется. Стал конь знакомиться с собаками. Войдешь, бывало, в конюшню с седлом и смычками — гончие суют голову в смычки, а конь встречает тихим ржанием. Привычка перешла в дружбу. Раз как-то вхожу в конюшню и вижу: держит Милый Натекая за шиворот, а тот виляет себе гоном — значит, держит дружески.Ругая Милый брать за шиворот не решался, но тыкал его мордой, а тот ворчал.
В бесспорной их дружбе я убедился, когда застал их в холода всех троих лежащими вместе, вповалку. Натекай и башку положил на Милого. Дружба этого трио дошла до того, что стали мне оба выжлеца изменять. Бывало так, что в обширных сосновых посадках, густых, как щетка, спасается стомевшая лисичка и ползает под стайкой, боясь высунуть нос на чистину, — приходится самому лезть в гущару и подстанавливаться под гон; коня же оставляешь где-либо стреноженным на опушке вместо “вехи”, чтобы не прошла там кумушка, а сам выберешь удобное местечко и добудешь стомившую и себя и собак лисицу. Станешь смычить собак, а Натекай (неподобной вязкости был выжлец) юркнет в кусты, за ним и неизменный товарищ его Ругай... Обходишь дорогой посадку далеко (нельзя же со смыченньми собаками лезть в гущару), трубишь вызов гончих из острова, выходишь, наконец, на опушку и видишь обоих выжлецов лежащими около своего друга-коня.
Милый платил им тем же: дело к вечеру, соберешь стайку, пора домой, а Милый идет, как корова, еле-еле плетет ногами, спотыкается, заснул совсем; дашь ему шенкеля для пробуждения. Объясняется это все тем, что забельшились куда-то Натекай и Ругай.
Когда выжлецы подбывали, коня нельзя было узнать: он начинал идти таким аллюром, что приходилось даже сдерживать его. Из злого и лукавого добрый и верный выработался из Милого конь. Служил он мне семь лет. Не хотелось бы мне оскорблять его память, но скажу, что все-таки он был “шкала”: не раз запашешь на нем “редьку” и неоднократно я расшибался и должен сознаться, что для лихой охоты — сганивания гончими матёрого волка — он не годился. Лихой же конь для этой охоты неоценим!
Последние 20—25 лет по условиям своего существования я мог держать ограниченное число гончих. Кровь своих собак, когда замечал в них малейшие признаки вырождения, я освежал русскими собаками из известных псовых охот. Выращивал же для себя таких гончих, которые были ближе к моим старым собакам, что сделать было сравнительно нетрудно, так как прокидывалось в прежних моих собак большой процент.
Идеал моего гончего был не сложен: рост до огромности, мощь до богатырства и всенепременнейше — красногон. Часто превосходные по экстерьеру и типичности экземпляры я сбывал, если собака была мелка. Ухо лепестком или довольно протяжное, шуба с очесами и бакенбардами или без особого обилия псовины, так сказать “средственная”, для меня имели второстепенное значение. Поступался я, к сожалению, и чудными голосами, хотя в голосах я тоже толк понимаю, если гончая слабица.
Очень дорожа тем ограниченным числом собак, близких к моему идеалу, я не мог ими рисковать и “вооружал” их мощью, ростом и силой. Оружие это довольно основательное и надежное в схватке с волком: волк — зверь умный, хитрый, осторожный, хищный, но в схватке трусливый (???); в борьбе за существование у него выработались надлежащие приемы — он нежно носит (в гнездо) живых гусей, и не по одному, а двух сразу (напуганный однажды неожиданным нашим выстрелом, волк бросил свою добычу, оказавшуюся двумя живыми гусями). Относительно одного гуся, со следами волчьих зубов, мнение наше разделилось: прирезать его или оставить в живых. На другом гусе никаких следов повреждений не было найдено.
Овец волк таскает всячески: за спину, за шиворот, за что попало. Мне рассказывал старый, правдивый охотник, что волк вел овцу, придерживая ее за шею и за ухо. Собаку же, коли он берет ее с голодухи, норовит взять в глотку.
Зверогоны, если они не крупны и мощью не блещут, их достаточно (как это бывало в псовых охотах с борзыми и гончими, когда гончая гнала только до опушки: вздумай гнать дальше — получишь за свое усердие арапника!) для того, чтобы накрыть волка в острове и для большой охоты; но хватка волком одной собаки или смычка бывает гибельной, и все же это большого значения не имеет.
Иначе дело обстоит в ружейной охоте, когда охотник и в позднюю осень и в суровую зиму зачастую охотится с одним смычком, даже с одной гончей, и гончие предоставлены собственной инициативе в полазе. Зачастую гончая удаляется в полазе от пешего охотника на версту — и там мое маленькое изобретение, о котором я расскажу, имело практическое значение. Знаю по опыту, и опыту горькому, что даже у могучих собак, как и у волка, самое уязвимое место — горло, и если у богатыря зверогона шея будет защищена, а у волка нет, то это уже большой шанс к победе над неприятелем.
Широкий ошейник с редкими, в три ряда, гвоздями, острия которых несколько длиннее волчьих зубов, подшитый снизу тонкой кожей, выстроченный по каждому ряду кузнечных гвоздей с широкой, плотной шляпкой двумя швами,— хорошая мера для предохранения собаки от хватки волка за глотку. Эти ошейники хорошо шили мне шорники в Орле. Острие гвоздей затачивалось. Хватит волк по гвоздям и уверится, что не только зубы собаки кусаются, но и шея. Такой ошейник охраняет и зайчатницу и зверогона. В зверогоне развита, кроме того, присущая ему отвага. Надевается ошейник на гончую лишь тогда, когда она набрасывается в работу.
Вспоминая охоты по волкам со своими собаками, коснусь нескольких случаев, характерных в том или ином отношении.
Поехал я с В. П. М-совым из Орла в Нефаново Мценского уезда на пробу его новокупки — смычка гончих собак Мозолевсксго из Трубчевска. Своих собак из Орла я не брал, но в Нефанове находилась моя Тревога II со щенками и ее сын Заграй V, который тогда был только что погодовавшим.
Отправились в урочище Гольшово — большой остров со множеством оврагов и отвершков, В. П. со своим смычком, а я прихватил Заграя. Было очень ветрено. Мы разошлись. В. П. по одной стороне острова, я по другой. Долго не подымали, когда, вижу, спешит ко мне В. П. и зовет. Я поспешил к нему, а он: “Видел волка! Моя выжловка нарвалась, испугалась, взвыла и ко мне, а явившийся выжлец как пришитый от ног не отходит”. — “А Заграй?” спрашиваю. — “Заграй сдуру побежал на голос выжловки. Маните его!”
Трублю я раз, а В. П. утверждает, что Заграй щенок и удрал давно домой, и приглашает меня туда же. Убеждай его, что молодую собаку бросать не годится!.. Долго бродили мы по острову, я трубил в свой огромный рог без толку, уморились и зашли в лог от ветра; усевшись на большом камне, плоском, как могильная плита, принялись выпивать, закусывать, болтать... Вдруг я ясно увидел волка, характерным наметом идущего в лог. Схватился за ружье. В. П. волка не видел: сидел к нему спиной. “Тише,— говорю,— волк!” А он вскочил и замаячил перед дулом ружья, и я упустил момент для выстрела. Волк нажал во все ноги и скрылся.
За ветром мы не слышали гона. Но вот подвалил Заграй, и нам стал наконец слышен его голос. Стомевши, Заграй гнал не парато, а я все же не успел перехватить его, занявшись насаживанием на след волка смычка В. П. Долго потом тыкал рылом в след волка своих гончих В. П.— и напрасно: они были зайчатниками.
Есть зверогоны дельные, не требующие притравки, есть требующие притравки. Заграй был зверогон, не требовавший притравки, настолько инстинкт зверогона в нем был закреплен. Но зато он, гоняя вязко по лисице и волку, две осени не гнал зайца, и когда его мамаша Тревога гнала зайца, то Заграй и однопометник его Добыч I состояли при ней молчаливыми “адъютантами”.
В том же году, в том же Нефанове и в том же урочище, но уже по пороше, побывал я с развеселой компанией и со “стадом” (не со стаей) разношерстного, разнопородного сброда собак.
Бестолковое орание, трубление, стрельба неизвестно по чему (там запищит одна собака неизвестно по чему, там голосят по чему-то другие псы, а навстречу им бегут третьи...). Заграй носился бурей туда-сюда, то к одной собаке, то к другой... Подсмычил я кое-как Заграя — да и подальше от компании. И вдруг наткнулся на след двух взбуженных волков: звери с перепугу помахали в разные стороны. Давай и я с Заграем улепетывать в направлении одного волчьего следа. Через версту-другую, пересекая изредка след, я убедился, что волк успокоился и пошел шагом. Не стало слышно ни гона, ни трубления охотников: вероятно, они удалились, и уж более не будут мешать мне.
Я пошел прямо следом волка, и когда Заграй начал сильно тянуть свору, спустил его, надев на него ошейник с острыми гвоздями. За выжлеца я не боялся: волк один, переярок, а если притом сука, то меньше “вооруженного” Заграя, в котором шестнадцать с четвертью вершков.
Снег от теплой погоды раскис, но след сохранял. Не долго шел Заграй добором и погнал. Меня сильно задерживали отвершки и овраги: взберешься чуть не на вершину и скатишься вниз, да и не привык я к пешей ходьбе. Досаднее всего было, что не более как в четверти версты шла дорога, а я лез на овраг за оврагом, и гон Заграя становился все явственней; как мне казалось, он приближался, что в действительности и оказалось, когда вышел я на сравнительно ровное место запущенных, заглохших посадок ели.
Не зная точно расположения тропочек и дорожек, мне было тяжело подставиться под гон, а дня оставалось мало. Я раза два перевидел волка, но не решался стрелять, боясь неверного выстрела в такой чапыге. Волк бродил и лазал по густейшей чаще, но не бежал; нельзя такой ход назвать бегом. Судя по тому, как далеко шел от волка Заграй, выжлецу было еще труднее — приходилось выправлять следы и, справляя, лазать много больше, чем свободному от этой работы волку. Я хотел взять Заграя на следу, не находя ничего приятного оставаться в такой глуши, в незнакомой местности дотемна, но труды, понесенные мною с Заграем, и желание добыть зверя превозмогли, и я во второй раз заколебался в своем намерении и пропустил Заграя.
Волк не использовал всего острова и шнырял в одной, наиболее заразистой, его части, и через четверть-полчаса гон вновь возвращался ко мне. На этот раз волк, как мне показалось, шел много быстрее и, не доходя до меня пятидесяти шагов, неожиданно остановился. Думая, что он меня учуял, боясь в последний раз упустить момент, загорячившись, я несколько обзадил, а вторым выстрелом промазал. Все же я ему перебил обе задние ноги, и уйти он не смог. Пока я возился с ружьем и продирался к ползавшему на передних ногах зверю, подоспел Заграй и молодецки для своего возраста (один год и четыре месяца) взял и придушил волка. Им оказалась сука, переярок, следовательно, старше Заграя, не крупная, но чрезвычайно упитанная.
Перебросила меня судьба в почти безлесный Мало-Архангельский уезд Орловской губернии. В конце декабря в сосновых посадках, когда снега навалило много и когда возможно охотиться только со смычком или одиночкой, вздумалось нам с Л. В. С-цевым взять Заграя V и погонять лисичек, которые собирались в посадках под надежную защиту густых сосен, спасаясь от многочисленных борзятников, рыскающих по полям. Вскоре отрешенный от поводка Заграй заревел своим могучим басом и начал водить на кругах. Я занял верный лаз у овражка, Л. В. встал далеко на опушку у лугов, конь Орлик привязан был на приколе... Вскоре гон выжлеца начал как-то меняться — то задерживаться на одном месте, то прорываться вперед: знакомая картина — зверь не желал выходить из чащи. В такой момент разные мысли приходят: и что волков может быть несколько, и что зверь, может быть, уже переходит в наступление, но, ожегшись на колючем ошейнике Заграя, не рискует предпринять решающую атаку... Хотелось трубить “На драку!”, но я учитывал, что Л. В. этого сигнала не знал. Лезть самому на гон через сосняк и думать было нечего — настолько он густ и непроходим. Оставалось одно — стрелять, чтобы волк оробел, а друг-выжлец понял, что он не покинут, но гон тёк далеко, и ветер был от собаки... Решение пришло тут же: нога в стремени — и я уж спел опушкой в направлении гона, остро оглядывая белую целину снега, ища входной след. Вот и он! Зверь был один, и на душе стало легче. Дальше нашел притаившегося у куста Л. В. Он махал мне рукой и, волнуясь, заговорил, что после моих выстрелов гон начал приближаться к нему и волк выкатил на опушку, но, увидя маячившую фигуру человека (Л. В. менял лаз), круто повернул вспять и сшибся с вынесшимся на него Заграем. И зверь и собака поднялись на дыбы, и Заграй на волке “въехал” в опушку...
Напуганный волк дал такого стрекача, что Заграя перехватил я близ станции Александровка, верстах в пяти от места охоты. Этот волк-переярок, вернее холостяк, не был взят по оплошности Л. В. и моей.
Но вот служба забросила меня в Брянскую губернию. Выехал я с собаками из Мало-Архангельска по железной дороге. Лихой во всех отношениях, привязавшийся ко мне более многих моих собак конь Орлик трагически погиб. Приходилось таскать три смычка гончих-зверогонов по железной дороге — дело не легкое. Заграй и Добыч погружены в багаж до станции Навля. Против меня сел спутником один из бывших управляющих лесных дач Кустовозов. При выгрузке собак Кустовозов пришел скорее в ужас, чем в удивление: “Это не гончие, я сам имею четырех гончих, но это не гончие, а скорее меделяны или помесь с догами”... Я, понятно, возразил и сказал, что гончие и завтра буду с ними охотиться в Еловецкой даче, подбывайте и вы со своими собаками.
Назавтра, еще до окончания работы, возница, тоже охотник, дожидался меня с привязанным к таратайке моим смычком гончих. День 6 декабря выдался морозный, но снега было еще очень мало. Иней сказочно разукрасил и кустики, и деревья, и каждую былинку. Было сухо и ветрено. По промерзлой земле стук колес слышался на версту. В отвершке, выдавшемся далеко в поле, на ветвях, покрытых серебряным инеем, яркими пятнами покачивались тетерева-черныши. Собаки весело замахали к опушке Еловецкой дачи, а мне захотелось добыть красавца черныша, и мы начали съезжать тетеревов. Таратайка стучала, возница сердился, упрекал, что напрасно рано пустили собак, а косачи все равно не подпустят...
Наконец далеким выстрелом я зацепил одного косача, и тут заревел сплошным воплем бас Заграя, ему вторил Добыч, голос которого то подымался до высоких баритонных нот, то опускался на низкие рулады. Жаркий гон шел прямо на нас, но вдруг сразу повернул в сторону... Было ясно: своими разговорами, выстрелами и стуком тележки мы подшумели зверя. Гончие показали лишь направление, каким шел волк, а сам зверь, может быть, даже видел, как возница махал убитым чернышом... Гон удалялся, но голоса выжлецов еще хорошо были слышны.
Вдруг выстрел и страшный рев одной собаки, затем уже не гон, а одиночный брех. Другого голоса не было слышно... затем второй выстрел, и все смолкло. Что я испытывал, может понять только охотник, беззаветно любящий своих собак. Мы мчались на громыхавшей таратайке без дороги. Я дрожащими руками извлекал патроны из ружья, боясь, что не выдержу при встрече с убийцами собак. Слышу крик. Бросив тележку, бегу через кусты на призывный крик и сам ору, зовя собак. Человек продолжает кричать, указывая направление, и вдруг на мой голос выскакивает Добыч... “Берите правее, совсем недалеко!”— продолжает кто-то кричать, и тут я вижу Заграя всего в крови, но приветливо помахивающего гоном. “Я волка убил,— говорит человек,— да какого!” И мы рассматриваем огромного зверя уже со съеденными зубами. Тут же возле Кустовозова и его два смычка гончих, опасливо посматривающих на матёрого волка.
Кустовозов подробно рассказал, как взял своих собак и пошел к условленному месту встречи, как услышал мой выстрел (по чернышу), как шел в его сторону гон моих собак, как заслушался он гоном и как выскочил на него волк, которого он вначале принял за Добыча. После выстрела волк осел, и тут вывалили и собаки, которые с ревом вцепились в барахтающегося волка. Когда Кустовозов подбежал к месту свалки, Добыч оторвался от волка и начал на охотника лаять, так что Заграй некоторое время один давил зверя. В азарте Кустовозов еще раз выстрелил по зверю и испугался, увидя кровь на шее у Заграя, но обрадовался, когда Заграй, оторвавшись от волка, встряхнулся и побежал на мой голос.
Кустовозов ни за что не соглашался взять себе волка и только просил прислать ему фотокарточки собак на память о необыкновенной охоте.
Волк, взятый нами, был старый, худой и, может быть, поэтому не казался таким богатырем. Это был одиночный самец из тех безнадежных вдовцов, у которых более сильные соперники отбивают подружек.Фотокарточку Кустовозову я выслал только с Заграя, с Добыча не успел. Но волка я так и не взял.
В Трубчевские дебри выехал я как охотник, обиженный судьбой в полном смысле этого слова: сидел уже не на лихом моем Орлике, а на безразличном ко всему, жалком, худом мерине. За мной шло всего полтора смычка гончих, но, правда, самых отменных: Заграй V, Добыч II и едва погодовавший Вожак, которого пришлось по нужде уступить М. С. Девлет-Кильдееву, с которым мы охотились вместе. Был со мной и сеттер Рыжик. Впоследствии с этим Рыжиком в чудных трубчевских охотничьих угодьях я так до увлекался бекасами и дупелями, что гончие отошли на второй план.
Вскоре Рыжик погиб, и я вновь со всей страстностью взялся за гончих: перезнакомился со всеми известными в печати охотниками и еще более с охотниками, не участвовавшими на страницах охотничьей прессы, и вновь воспрянул духом. Заметив, что Зажига не дает мне щенков богатырского склада, свойственного моим собакам, я вернул себе своих: старую, огромного роста Кенарку и Найду III, взял помет от старушки Песенки, поставил Заграя с Затейкой Девлет-Кильдеева, выкупил у М. Э. Будковского Поруша и Набата моей нагонки для В. И. Веракса, с которым мы также постоянно охотились. Вязали с моими собаками и англо-руссов, но ими я не интересовался, хотя работали они у своих хозяев не плохо.
Занялся я нагонкой, отбором лучших собак, и снова образовалась у меня небольшая, но дельная стайка, и снова пошла охота...
Поехали мы как-то раз с В. И. в утянские угодья. Это был огромный, сплошной массив лесов в 50—60 верст шириною и длиною на сотни верст. По берегам красавицы Десны встречаются и отдельные островные места с веселыми перелесками, которые тянутся в глубь Черниговской губернии. Выехали втроем с пятью смычками гончих, между которыми половина была едва погодовавших.
Дубровка — обширная лесная дача с перелесками, полями, отрогами, ярами и болотами... Места привольные!.. Думали погонять лисичек и дать практику собакам по красному зверю. Лисиц здесь всегда было много, но взять их нелегко— уж очень обширны и разгонисты угодья. Гончие, наброшенные в осинник, вместо лисы добыли белячишку и начали его мотать. Белячишка же попался особенный: то он лазал по осиннику, то вырывался из крепи и давал такие круги, что и лисице впору. Долго он так мотал собак, и собаки его мотали. Но вот подошел В. И. и, ругая паршивого беляка, попросил меня оттрубить старых собак в надежде, что и молодые подбудут на рог. Хотелось и мне проверить, не забыли ли Поруш и Набат моего воспитания и выполнят ли они мой любимый напев “Вызов гончих из острова!”. Ведь ни одна из моих собак с четырехмесячного возраста корм без этого позыва не получала. Чтобы полюбили гончие этот напев, приходилось применять немало разных ухищрений, например, вывозилось корыто с кормом в лес и так далеко, что рог был едва слышен. Услышав позыв, гончие на псарне подымали рев и плач, и когда их отчаяние доходило до апогея, им открывали дверь, и собаки неслись на рог, где и находили корм, ласку и хозяина...
Поднес я рог к губам и остановился: далеко откуда-то, едва улавливало ухо, доносились звуки гона. Гон нарастал и приближался. Вот голоса слились в одно целое, и море звуков заполнило лесные просторы: то выделялись сопрано выжловок, то рокотали басы выжлецов, то вдруг покрывал всё беспрерывный вопль Кенарки, а то, как бы соревнуясь между собой в зареве, ревели Заграй и Поруш. Эх, и голоса были! Не многим приходилось слышать такие голоса, какие были у Заграя и Добыча “Не было и не будет таких голосов!” — так недавно писал мне Девлет-Кильдеев. Но это не верно, голоса у этой линии собак были и лучше, например у Чекана I, Бушуя, голос же Поруша был лучше голоса Добыча.)
Как электрическим током отнесло от меня В. И. Откуда взялась прыть у Гумилевского? А я так и остался стоять с поднесенным к губам рогом... Стоял смирно привычный к звукам гона конь, он лишь вострил свои подвижные уши.
И вот прозвучал дуплет со стороны, где стоял В. И. Это им была убита волчица перетока. Стая вела настолько напористо, что волчица влетела В. И. чуть не в ноги. Собаки вывалили в полном составе и между ними еще не погодовавшая Кенарка.
Испарилось вдруг намерение у В. И. отлавливать собак; теперь он уже сам был готов идти в полаз за стаей, которая вновь ввалилась в густую чащу осинника. И вот опять заголосили собаки: стекали волка Заграй и Поруш, в другой стороне Добыч уже натёк волка, и к его голосу стали присоединяться голоса других собак. Наконец собаки свалились в стаю, и вновь полилась чарующая музыка гона...
Волк ходил на больших кругах, уводя собак со слуха. Он два раза был перевиден мною, но вне выстрела. И вновь счастье улыбнулось В. И., он снова стрелял в волка — ранил его.
Близились уже сумерки, и, судя по гону, и развязка с волком была близка. Раненый волк трафился на Гумилевского и после безрезультатного выстрела продолжал кружить в гущаре, и то одна, то другая собака брала его уже на глазок. Вдруг взревели голоса и все смолкло: это, как говорят, “гончие усыпили волка”.
..Почти стемнело, когда мы с собаками и волками тронулись в обратный путь.

В. В. Кульбицкий

[Владимир.К]

Крылов.И.А

Волк на псарне

Волк ночью, думая залезть в овчарню,
Попал на псарню.
Поднялся вдруг весь псарный двор -
Почуя серого так близко забияку,
Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку;
Псари кричат: "Ахти, ребята, вор!"-
И вмиг ворота на запор;
В минуту псарня стала адом.
Бегут: иной с дубьем,
Иной с ружьем.
"Огня!- кричат,- огня!" Пришли с огнем.
Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом.
Зубами щелкая и ощетиня шерсть,
Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть;
Но, видя то, что тут не перед стадом
И что приходит, наконец,
Ему расчесться за овец,-
Пустился мой хитрец
В переговоры
И начал так: "Друзья! к чему весь этот шум?
Я, ваш старинный сват и кум,
Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры;
Забудем прошлое, уставим общий лад!
А я, не только впредь не трону здешних стад,
Но сам за них с другими грызться рад
И волчьей клятвой утверждаю,
Что я..." - "Послушай-ка, сосед,-
Тут ловчий перервал в ответ,-
Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно натуру знаю;
А потому обычай мой:
С волками иначе не делать мировой,
Как снявши шкуру с них долой".
И тут же выпустил на Волка гончих стаю.
<1812>

[Владимир.К]

Здравствуйте.
Сегодня в Волдайском национальном парке проводили облаву. В окладе было 4 волка. Одного добыли, один ушел за флажки, два остались. Завтра будем старатся добыть пару.

[Fedor]

Молодцы! Браво!

[Владимир.К]

Здравствуйте.
9 января удачно завершилась очередная облава.В окладе было 5 волков,матерый ушел ночью,а сука и 3 прибылых были добыты.
Губернатор Новгородской области принимал участие в облаве.

[Fedor]

Владимир, молодцы! Поздравления! Губернатору респект!

(Я 7-го видел тоже свежий след, появился Волк в моих местах 100км от города, давно не было. Вроде одиночка, может уйдет...)

[Владимир.К]

Здравствуйте.
Сегодня пятница 13,очередной успех из 5 волков взяли 2 матерых и один раненый ушол.Завтра снова в бой.

[Анатолий]

Владимир, с полем!
Респект и уважение. Полезное дело делаете.

[Владимир.К]

Сегодня завершили облаву,добыли волчицу.Раненого не нашли ушол бестья .Результат 3-2 в нашу пользу.
Месть за выжловку.

[Fedor]

Месть за выжловку.

Да, молодцы еще раз!

[Владимир.К]

Здравствуйте.
http://video.mail.ru/mail/novgorodskii. ... o/387.html

[Анатолий]

Владимир, спасибо!
Посмотрел с удовольствием.

[лисин]

подскажите пожалуйста насколько эфективно или наоборот использования для оклада волков не флажки а пленку от видео кассет. просто один знакомый рогом землю роет что можно использовать пленку

[Николай]

Есть такой фактор, как запах. Я когда ставлю флажки, каждый через руку пропускаю, что бы запах человека оставался.
А как это с пленкой будет? Не знаю...

[Владимир.К]

Здравствуйте.
Если это будед эфективно почему нет.А,что после оклада с пленкой ,в лесу остается?