Б. Петров. Голубой русак.

[Задоров]

Голубой русак


С вершины холма, остановившись перевести дух на опушке по-зимнему голого и продутого ветрами березняка, Глеб Филимонович увидел, как далеко в полях передвигается фигурка в белом халате. Это Копытов шел выправлять сколовшегося со следа Заливая, который тем временем неторопливо (так казалось издали) сновал туда-сюда на краю колка, словно темный жучок по обрезу скатерти.

Что за день сегодня - чудо морозца и солнечной игры! Весь месяц порошило-буранило, устилало землю пуховыми снегами, а сегодня настоящий праздник света. Сибиряки говорят: "Михаила в берлоге на другой бок перевернулся". Глебу Филимоновичу Батынину зима всегда представлялась с двумя обличьями: сперва темная половина, сумеречное царство, заснеженное государство, а затем ее сменяет половина светлая и морозная. Как будто две сестры - одна смуглая и хмурая, другая - светленькая и веселая...

Ага, вон и русак появился на сцене. Он успел оставить позади другой островок леса и шпарит по открытому к холму, с которого Глеб Филимонович созерцает "театр военных действий". При этом заяц оказался под таким углом к солнцу, что виден совершенно голубым. Ну, разве не чудо - голубой русак на золотисто-искрящемся снегу! Вот как ярко предстает мир глазам истосковавшегося художника... Впрочем, долго любоваться, стоя, было нельзя: на холм Глеб Филимонович взобрался по крутому склону, с натугой, переставляя лыжи, спина теперь в испарине, и морозец сразу начал ознобно студить поясницу. К тому же наступало время действий - уже и Заливай, высоко вскидывая будто связанные парой передние лапы, тем же путем, что и заяц, пересек поле. Сняв ружье с плеча, охотник заскользил наискось по склону к чернеющим внизу кустам...

Но русак прошел иначе, нежели предполагал Батынин, - не ручьем-кустиками, а поперек лога в его открытой широкой части, затем скатился по крутому боку горы, пересек кочкарник и... Стук, стук - донеслись до слуха легкие хлопки дуплета. "Кто же это, Дёмушка, что ли?" - удивился Глеб Филимонович. Так оно и оказалось: пока Батынин стоял, словно полководец, на вершине холма и пытался охватить общую картину охоты, а Егор Петрович Копытов бегал за гоном, третий участник поездки, Дёмушка Зализняк судя по всему и не отходил далеко, так что в нужный момент очутился на верном месте.

...Они приехали в Стрекачи на рассвете. Деревня растянулась вдоль заболоченного ручья, а к противоположному берегу вплотную подступили крутые, лысые взъемы-бугры, рассеченные поперечными логами; по их вершинам тянулась вязь светлых березнячков, а за горбами снова открывались распахнувшиеся во весь размах поля с колками. Километрах в двух ниже деревни ручей перепружен плотинкой, на ее гребень змеится с горы узкая дорожка и пересекается с деревенским проселком. Когда вышли на этот перекресток, Копытов сказал Глебу Филимоновичу, тыча рукой себе под ноги:

- Самый верный стратегический пункт. Где ни поднимем русака, все неважно: только Заливай отдаст голос, бегите сюда, не рассуждая, и ждите - обязательно придет. Только надо белый халат и присесть в буераке за бурьяном. - А затем обернулся к Дёме и прибавил тоном привыкшего распоряжаться руководителя: - Пусть человек на первый раз потешит душу.

Копытов и Зализняк двинулись по окраине кочкарника, спустили собаку, а Глеб Филимонович остался у перекрестка. Стоя посреди открытого места, он наблюдал, как оба охотника засуетились у кустиков. Донесся негромкий в полях голос выжлеца, русак с лежки повел прямым ходом на гору, и, завалившись за гребень, гон сошел со слуха. Копытов уже торопливо лез на подъем вслед за собакой, Дёмушки не было видно.

С первыми долгожданными звуками Батынин вздрогнул (он как-то до последнего не верил, что эта радость возможна уже сегодня), весь внутренне осветился. Гонит ведь, гонит! Надо что-то предпринимать - участвовать, охотиться! Глеб Филимонович некоторое время постоял на месте, потоптался. Чувствовал он себя довольно глупо: кругом открытое поле, так что он (вообще человек высокий и худой) торчит у всех на виду, как перст. Ничего не слышно, никого нигде нет... Так и стоять, что ли, телеграфным столбом? И чего бы, собственно, среди дня бегать зайцу по открытой всем врагам полевой дороге? Бес-полезно! Но ведь Егор Петрович сказал: на перекрестке... А кто его знает, этого Копытова, что у него на уме?! Человек совершенно незнакомый, всякое возможно - подшутить, например, задумали. Что-то есть у него такое в лице...

И Батынин, бросив "стратегический перекресток", полез на гору. Круг, на который замахнулся русак, оказался километра в три, не меньше! Ну никак не мог Глеб Филимонович предположить, что заяц вернется на этот их "пункт". Привык гонять белячишек на просеках вот и ... А Дёмушка не оплошал, заняв оставленное Латыниным "бойкое место", и теперь смеялся, высоко подняв здоровенного русака в отвес за задние лапы. Оба новых приятеля всласть повеселились над смущенным незадачливым новичком. Егор Петрович - раскатисто и открыто (я же, дескать, предупреждал, а вы!.), Зализняк - ласково жмурясь.

Больше на этот раз удачи никому не выпало. Однако Глеб Филимонович безмерно счастлив был и тому, что попал на охоту за зайцами, надышался воздухом морозных снегов, находился в зимних полях и, главное, послушал, наконец, гон. Так получилось, что уже несколько лет, переехав на пятый этаж, Батынин не держал собаки. Зато в прошлом году приобрел комиссионного "Москвича", На этой взаимовыгодной основе они и сошлись, познакомившись на выставке охотничьих собак: у Копытова мощный, даже бугаеватый русский пегий выжлец, у Глеба Филимоновича - машина. Дёмушка Зализняк оказался в компании несколько сбоку, но тоже по делу: живя в собственном доме на окраине, держал на своем дворе копытовского гончака. И сам по себе мужичок ласковый, "влазливый", ростом невысок, голова вобрана в плечи, и на мир он смотрит как будто из-под низу, при этом сладко щурится. Любит негромко пошутить, услужлив, только улыбка слишком какая-то медовая. "Нет, мужики попались неплохие,- думал Батынин по дороге домой. - Настоящие "зайцепоклонники", как и я. И характерами сходимся: не стали хитрить, сразу послали на свой "беспроигрышный номер". А я пролопушил. Потому что думаю все время "по-белячиному", - усмехнулся он про себя. - Так и тянет в чащу, где поукромнее. А тут надо учиться "полевому образу мысли", на русаках охота "широкомасштабная", как любят выражаться телекомментаторы. Ничего, освоимся, главное, что артель подобралась удачная".

Старшим в компании сразу стал Егор Петрович Копытов. Он работал каким-то строительным начальником, не настолько большим, чтобы иметь служебную машину, но со всеми привычками хозяина и руководителя. Перед началом охоты дает установки: "В 14.00 собираемся у машины..." Любит, как это у них принято, для поддержания "демократичности" ввернуть в разговор соленое словечко. Может барственно бросить: "Дёма, подай-ка мне лыжи". И Дёмушка подает, не чувствуя в своей услужливости ничего зазорного. Лицо у Егора Петровича мясистое, глаза немного навыкат, верхняя губа как-то странно, карнизиком выступает поверх нижней, придавая такое выражение, словно Копытову хочется выдать какую-то хохму, но он сдерживается. По натуре Егор Петрович человек моторный и напористый, причем не только распоряжается на охоте, но и сам постоянно движется - первым лезет в кочкарник поднимать зайца, впереди остальных поспешает за гоном, чтобы вытурить запавшего русака. Постоянно в запарке, то и дело снимает лыжного покроя суконную шапочку с козырьком и вытирает платком лысину, обросшую по краям серебрящимися короткими волосами. А вот стреляет плохо и шумно переживает каждый промах.

До закрытия сезона еще дважды ездили в Стрекачи. Последние дни выдались ветреные, снег сбило в твердые заструги грязного неприятного цвета, но как раз накануне легла тонкая порошка, шелковисто припудрив сверху неприглядную картину; следы на ней были заметны прекрасно, однако еле держались до первого дуновения ветра. Торопясь вдоль болота за взбудившей зайца собакой, Глеб Филимонович отлично увидел обочь лыжни нетронутую скидку и про себя отметил: "Ага, еще один где-то лежит!" Тем временем поднятый русак ушел в дальние дали, гон растворился в серебристо-перламутровой зимней дымке, затянувшей окрестный пейзаж.

...Вдруг со стороны поля возник деловитый и совсем недалекий голос собаки, будто не умолкал. Он натекал как раз на Батынина. Глеб Филимонович, как всегда в такую минуту, весь взрогнул, вспыхнул. Да, прямо на него! А что, должно когда-то свершиться для него это главное мгновенье охоты - почему бы и не сейчас, совершенно неожиданно! Хорошая охота не обходится без чудес... Батынин осторожно выдвинулся вперед, чтобы улучшить обзор, и начал остро всматриваться понизу меж стволами берез. Бесстрастный голос гончака, будто совершенно незаинтересованный, слышался все отчетливее. Наверняка русак уже перехлестнул пашню и выжидает где-нибудь в вершине перелеска, но вот-вот нажимающая собака его столкнет, и пойдет он именно вдоль опушки. Знакомое нетерпеливое предчувствие разгоралось, заполняя все существо охотника, как будто находилось в прямой зависимости от нарастающей громкости звука. Чувства Глеба Филимоновича были настолько обострены, что он воспринимал даже шорох невесомых снежинок о белый капюшон халата (их начинало нести легким ветерком из-за спины). Но внимание его было сосредоточено только на одном сигнале, только он единственный имел сию минуту смысл: "Бам, бам, бам!.." - размеренно доносилось из-за деревьев. Сейчас возникнет русак в тех березках, вот еще через миг...

Но вместо этого впереди неожиданно стукнул выстрел. Правда, традиционного крика "Доше-ел!" не послышалось, Заливай по-прежнему деловито отдавал голос, однако русак уже резко бросился в сторону, гон начал отдаляться. Значит, кто-то стрелял зайца и промахнул? Тогда это Копытов. Но как он успел сюда попасть? Впрочем, неважно, кто стрелял, главное - обидно. Так в этот раз надеялся, совершенно был уверен! И опять чуда не произошло, бесполезно... Только полынная горечь разочарования медленно растекалась в груди. А тут и ветерок стал задираться все настойчивее - судя по всему, сегодняшней охоте конец. Ах, как досадно...

Когда все трое сошлись, выяснилось, что Дёмушка Зализняк и на этот раз не промахнулся - русак висел у него на боку. Да, у этого льстивого с виду мужичонки бульдожья хватка.

- Почему же собака ушла в поле? - удивился Батынин. - И вы не крикнули, чтобы зря не ждать. - Он еще не успел закончить фразу, как начал догадываться: значит, добытый заяц не...

Дёма радостно улыбался, голос тихий и вкрадчивый:

- Дак ведь не с гона, что же я буду собаку сбивать. - И пояснил: - Иду по вашей лыжне, гляжу - скидочка. Ай-ай-ай, думаю, просмотрел наш Глеб Филимонович. Ну, и тропанул его. Из-под ветерка-то близко подпустил.

- Ну, зачем же! - мягко, однако с явным укором воскликнул Батынин. - Я прекрасно видел эту скидку. Но мы приехали погонять, собаку послушать! Не принято у настоящих ценителей стрелять с лежки.

- Выходит, я ненастоящий, - прямо-таки обрадовался Дёмушка. - Нет, по-моему, дак главное, чтобы не с пустыми руками. А этого я лаю и дома наслушаюсь, у нас в слободке вон всю ночь брешут, спать не дают.

- Шкурятник ты все же, Дёма, а не спортсмен, - весело и грубовато заявил Копытов, - это однозначно. С другой стороны, гляньте, Глеб Филимонович, какая поднимается поземка. Если б не Дёмушкино жмотство, так и с пустом бы домой. У нас, строителей, закон простой, любою ценой, а чтобы объект был. Если все по правилам, так и не видать бы нам ничего построенного.

Чем больше узнавал Батынин новых приятелей, тем больше отмечал разные, скажем так, особенности. Имеют приличную собаку, но ездят только за русаками. А он с детства усвоил, что истинное удовольствие от работы гончей можно получить только в лесу по белякам, где вся охота на слуху. Может, потому они предпочитают полевую, что Заливай не слишком чутьист и "полазистый" хозяин половину работы берет на себя? Во всяком случае, делает это с явным удовольствием. Да, "объект" для Егора Петровича - смысл любого предприятия, а методы достижения - лишь детали. Вот и на охоте: утром собрались, к обеду взяли двух русаков - отличная поездка! Чтобы скорее и проще, надо, как только подняли, бежать на этот дурацкий перекресток... Батынину подобные взгляды претили: и бежать, стараясь опередить спутников, было стыдно, и... вообще. Слишком все просто и примитивно: не надо думать, загадывать, ни мечты, ни риска - лишь бы успеть захватить предательский лаз. Но ведь одно дело понимать поведение русака, угадать возможный ход, размышлял Глеб Филимонович, другое - заведомо знать это зловредное пересечение дорог. Можно душой чувствовать белые грибы - где они обычно водятся, как себя ведут в разную погоду, а можно без всякого понятия пользоваться показанным кем-то грибным уголком в лесу: пришел и взял. Разве это охота? Служба какая-то - лишь бы к звонку явиться на место... У них в художественно-производственных мастерских тоже есть настоящие мастера, которые ищут свое, бывает, ошибаются, но и создают новое. А другие, умеют лишь срисовывать, тиражировать готовое. Глебу Филимоновичу обычно после двух поездок хочется сменить место: здесь все известно, а где-то есть края заманчивые, обещающие новое счастье! Бесполезно... В выпуклых глазах Егора Петровича Копытова недоумение, верхняя губа обиженно наползает на нижнюю: "В какое еще новое место, зачем? От добра добра не ищут". - "Что ж, так и будем сюда ездить, пока все не выбьем?" Подобное опасение Копытову по-деловому понятно, есть на что возражать, и он улыбается: "Ну, это еще надо суметь! Вот задуют ветра, и кончатся наши триумфы. А пока - лови мгновенье!"

Что касается Дёмушки Зализняка, с ним все проще. Действительно шкурятник, как выразился Копытов. И человечек оказался нечистоплотный, подленький. Мог без зазрения совести перебежать перед носом стоящего на номере напарника, и. если не перехватить, то "оттоптать", подшуметь идущего зайца. Никакие намеки и упреки на него не действовали - только масленно жмурился и отвечал: "Дак на то и охота - поспевай раньше всех!" Этакий ласковый иезуитик. Связываться с ним Глебу Филимоновичу было неприятно. Особенно после одного разговора. Собрались переходить в другой лог, и Батынин заметил, что надо бы подождать Копытова. Дёма ответил со своей конфитюрной улыбочкой:

- А, догонит! Ему полезно протрястись, всю неделю штаны в конторе просиживает. Без нас все равно ведь не убьет, - и пошутил, скопировав Батынин-скую интонацию: "Бес-полезно!" Глаза свои лупатые выпучит и...

- Как это? - растерялся Глеб Филимонович от нескрываемо-презрительного тона обычно ласкового Дёмушки. - Он даже очки не носит...

- Мало ли. Может, цифирок или треугольников не различает, которые из пятнышек в цветном альбоме. Почему он машину-то не покупает, а? Ясное дело, что-нибудь такое... А то бы мы без вас управлялись, к чему нам третий лишний?

- Хочешь сказать, дальтоник, что ли? - не поверил Глеб Филимонович, пропуская грубый намек в свой адрес. - На стрельбу это все равно не влияет.

- Почем мне знать. Я в этих делах вообще не шурум-бурум.

- Чего же тогда городить всякую... - Батынин не договорил, хотя обидные слова так и рвались с языка. Впрочем, запал против Дёмушки у него быстро иссяк.

Так что сезон заканчивали не в том радужном настроении всеобщей любви, которое царило сразу после знакомства. Но все же доохотились в согласии. И даже условились на будущий год взять отпуска всем вместе в одно время.

Перед открытием нового сезона компания раза два собиралась обсудить подробности предстоящей охоты, и Глеб Филимонович обязательно заговаривал о поездке в лес. Конечно, музыку можно слушать и на пустыре, волновался он, но совсем иное - в красивом зале с прекрасной акустикой! А разве охота с гончей - не музыка прежде всего? Егор Петрович решительно и сурово отвергал любые доводы, которые не совпадали с его собственным мнением.

- Зато в полях просторно, есть где размахнуться, - говорил он. - А в лесу давит со всех сторон.

Переубедить его в чем-либо было занятием бесполезным!

Но в лес они попали - из-за погоды. Снег долго не мог как следует укрыть поля. Отпуск идет, а за русаками по пестрой тропе ехать бессмысленно, и собака сразу собьет лапы на мерзлых колмыгах пашни. Так они однажды оказались в Кардашеве, в прекрасных белячиных угодьях, которые Батынин давно присмотрел во время грибных поездок. Теперь на этих небольших лесных покосах, кружевами тянувшихся вперемешку с молодыми осинничками и сосновыми чащами, царил покой и зависла тишина ватно оснеженного, присмиревшего ноябрьского леса.

Зайца охотники подняли скоро, да вот беда - такой ушлый попался зверюга, что за полдня вся бригада не могла с ним управиться. Если б для начала погодился лопоухий прибылой белячишка-листопадничек, а не этот матерый белячина! Все последующие события, может, развивались бы иначе. Не раздумывая и не мелочась на ближних кружках, он увел собаку в обширный непролазный молодой осинник и стал там выделывать внутри чащобы всякие кренделя и фортели. Через осинник проходила только одна кривулястая тележная колея.

Глеб Филимонович по ней бегал туда-обратно, подравниваясь по гону, однако лишь раз ему удалось перевидеть зайца: в един прыжок тот перескочил колею из чащи в чащу, так что Батынин ружья вскинуть не успел - не приходилось ему стрелять беляков "влет". Короток в ноябре день, рано стало темнеть. Ехали домой, в машине приторно пахло псиной, спутники насуплено молчали.

- Тридцать лет охочусь, а сегодня - будто мальчишка первый раз взял ружье! - вдруг громко выругался Копытов. - Полдня собака работает - ничего не понимаю: куда идти, где стоять?

- Ни разу на дорожку не вышел, - поддакнул Зализняк.

- Какая дорожка! Своим следом ни разу не прошел, тварь. Я хоть на это рассчитывал. Тропой-то должен беляк ходить!

Батынин сидел за рулем, заметно сгорбившись (приходилось в тесной машине - из-за высокого роста), крутил баранку и нажимал нужные педали, а про себя улыбался. Ха, растерялись охотнички! Это вам не Стрекачи с проклятым перекрестком - тут надо понять характер белячка, интуиция требуется да всякие "чуйства". Положено по тропам ходить... Вот вам и "положено"! А у него свой характер - "поперешный", он, может, тоже художник по натуре. Чем наш брат отличается от прочих людей? Он и видит все немного не так, и думает обязательно по-своему. Снег - какого цвета? Дёмушка засмеялся бы: вроде его за дурачка считают. А кто-то из великих, кажется, Суриков, ответил: снег? Какой угодно, только не белый! Никто б, друзья мои, и не догадался, что это безжизненное меловое пятно на холсте - заснеженная поляна. Не ходит настоящий художник по чужим тропам, заемными представлениями не живет, иначе кому нужны были бы его картины. Так что понял я твой характер, хитрый белячище, в следующий раз держись!

Но в этот момент, как бы отвечая на мысли Батынина, Егор Петрович, сердито глядя вперед на дорогу, отрубил:

- Все, больше я в это Кардашево не ездок! Словно дурак дураком тут стал.

Веселое настроение у Глеба Филимоновича вмиг сдуло, как тонкую легкую порошку, слегка прикрывшую грубый наст. Спорить с Копытовым? Бесполезно... Выдержав паузу, чтобы злое впечатление немного развеялось, Батынин мягко проговорил:

- Не обязательно в Кардашево, мест лесных полно. Да уговориться в деревне, чтобы разрешили пожить неделю в баньке - то-то бы отдохнули!

- Какая еще баня? - Копытов резко повернул голову в сторону водителя, непонимающе уставился на него своими выпукло-серыми глазами. - Только этого мне не хватает. Я дома-то не парюсь, все под душем.

- Я совсем другое имею в виду, - тихо произнес Батынин, машинально переключая тем временем передачу.

- Нет уж. Все равно должен вот-вот выпасть настоящий снег - сразу махнем в Стрекачи.

- А я хотел предложить: давайте вообще эти Стрекачи закроем. Но пока...

- Что-о?! - изумленно и даже как будто с угрозой возвысил голос Копытов.

- Что-что-что? - весело прострекотал с заднего сидения Зализняк. - Ну, вы даете!

- Вот что, хватит дурью маяться, - грубо отрезал Егор Петрович. - Устал я от ваших фантазий.

А белая тропа в полях все не устанавливалась. Первые пороши давно сдуло морозными ветрами, перемешало со стылой почвой; истомленная прозябшая земля ждала, ждала белого снега, как избавления, и смотреть на нее было больно. Отпуск пропадал бездарно. Глеб Филимонович уже не раз думал о своих приятелях: "Что ты, собственно, против них имеешь? Ну, Зализняк, бесспорно, тип неприятный. А Копытов - нормальный, средний, так сказать, зайчатник. Да, взгляды у нас разные - и пусть! Не бывает людей одинаковых, в мои годы новых задушевных друзей не обретают, бесполезно. Надо как-то приспосабливаться друг к другу. Зато послушаешь гон... Ах, как мне все это дорого! А напарники пусть себе живут, как им нравится".

Наконец, тучи сгустились, нависли и к вечеру стали сеять редкими крупными снежинами. После ужина Глеб Филимонович поехал к Копытову. Тот оживленно поглядывал в окно, отмечая, как все заметнее припорашивает белым темный асфальт мостовой; он уже готовил рюкзак и снаряжение. Договорились завтра на шесть утра. По пути домой Батынин заглянул в гараж, проверил уровень масла, подкачал правое переднее колесо, осмотрел походное снаряжение - лопаты, цепи, паяльную лампу. Ночью проснулся и долго вглядывался через холодное оконное стекло: уличное освещение давно выключили, однако хорошо было видно, как белели улицы, в тишине густо ложился снег, и сердце у Глеба Филимоновича сладко замирало.

Снегопад, словно по заказу, прекратился за два часа перед рассветом. К условленному сроку Батынин остановился у знакомого подъезда. Его никто не поджидал. Странно, и в окне у Егора Петровича не горел свет. Проспал?.. Пришлось подниматься на четвертый этаж и звонить. Открыла жена Копытова.

- А разве он вам ничего не сказал? - выразительно округляя глаза, удивилась она. - Вечером после вас приходил его товарищ и предложил съездить в деревню за картошкой.

- За картошкой? - не улавливая смысла ее слов, растерянно переспросил Батынин. - Извините, за какой картошкой?

Она принялась торопливо объяснять, что давно "пилила" своего супруга, чтобы выбрал время и привез из деревни мешка три картофеля на всю зиму. Они его хранят в погребе у Зализняка. И вот как раз подвернулась машина. Дёмушка с кем-то договорился.

- А-а, Дёмушка! - воскликнул Глеб Филимонович и начал постепенно постигать, что произошло. - Ну, извините, ради бога, что разбудил, извините. Честное слово, я ведь не предполагал, что...

Значит, другая машина! Надоели его "фантазии", мешают спокойно заниматься делом. Ишь, чего надумал - закрыть Стрекачи! Э-хо-хо... Но зачем же так - обманом, мелко, низко. Никто никому не обязан, скажите прямо, по-мужски: у нас разные взгляды, извини, не сошлись характерами. Обидно. Недолго музыка играла...

Как-то в середине февраля Глеб Филимонович на выходной выехал в поля - просто размяться, подышать морозным воздухом, глянуть, что там в эту пору происходит (даже прихватил этюдник, но так и не раскрывал его). И какой же денек подарила ему зима! Солнце желто плавилось в смеющейся лазури - ощущение было, словно в цвете неба появились проталины. Художник-поэт Михаил Пришвин первым открыл всем целое особое время, найдя для него слово: весна света. А художник-живописец Константин Юон увидел это время в цвете и спел на своих знаменитых полотнах конец зимы и первые проталины в небесной синеве. Он чист, как вода-снежница юных ручейков, этот новорожденный цвет, и звонок, будто хрустальная сосулька под окном; он пока еще холодноват, этот цвет первозданной лазури, но ведь кругом зима, он оттаял, ожил, сияет и смеется! Так и хочется сказать: "Юоновский день". Подлинная слава у художника, если он сумел чему-то дать свое имя. Шишкинские сосны, Левитановская осень, Пришвинская весна света, Юоновская лазурь... "Неужели правда, все это не существует для Копытова? - вдруг вспомнилось Глебу Филимоновичу. - Ведь, в общем, истовый охотник. Только какой-то "мышечной" в основном ориентации... Нет, я не осуждаю его за личные пристрастия - в лесу гонять или в полях, не в этом дело. Сам нынче ездил просто тропить, огромное удовольствие суметь выходить русака с лежки... Но не замечать всего остального вокруг, не чувствовать, не радоваться этой смеющейся синеве? Если даже Дёмушкин намек - просто злая выдумка и Егор Петрович прекрасно различает цвета, все равно он своего рода дальтоник - духовный. Конечно, они поступили со мной некрасиво, бог им судья. Все же Егора Петровича надо пожалеть: обиженный судьбою человек. Сер, уныл и однообразен его упрощенно-практический мир. Но сам он этого, увы, не понимает..."

Б. Петров

"Охота и охотничье хозяйство № 11 - 1987 г."